— Тут такое дело, — сообщил Андрей, почувствовав необходимость хоть каких-то объяснений. — Сюда слишком много народу ходит. Лучше, чтобы вас не видели. Вот вы только пошли спать, а позвонил один человек, сказал, что заедет. Мы сейчас в одно место поедем, там будет удобнее.

В окно машины было видно, как к стоящему поблизости «Мерседесу» подбежал Шамиль и встал у левой задней двери.

— Он тоже с нами поедет? — спросила Дженни, невольно поёжившись. Непонятно почему, но в присутствии толстого повара она испытывала тревогу.

— Обязательно. Вас же кормить нужно.

— А мы чего-то ждём?

— Может быть, ещё Ларри Георгиевич поедет. Он пока не решил.

Через некоторое время к «Мерседесу», грузно ступая, прошагал Ларри в широком белом пальто. Шамиль распахнул дверь машины.

— Ага, — протянул Андрей. — Понятно. Руслан, ну ты, я так думаю, можешь остаться. Чего переться неизвестно куда на ночь глядя.

«Где бы ты ни очутился, люди всегда окажутся не глупее тебя».

Дени Дидро

— Что ты об этом думаешь? — спросил Ларри, когда Аббас и Дженни удалились в отведённые им комнаты.

— Не знаю, — признался Платон. — Просто не знаю.

— Провокация?

— Думал уже. Не исключаю.

— Что будем делать?

Платон подвинул к себе лист бумаги, нарисовал рядом два квадрата, на одном написал «Да», на втором «Нет».

— Смотри. Предположим, что провокация. Что это значит? В любую минуту здесь могут появиться местные чекисты. Если они его здесь найдут, нам хана. Укрываем террориста. Между прочим, у нас здесь что-нибудь есть?

— В смысле?

— Бумаги. Деньги.

— Навалом.

— Чего навалом?

— И того, и другого.

— Вот. Помнишь, что на нашей «мерседесовской» станции в прошлом году устроили?

В прошлом году налоговая полиция предприняла очередную отчаянную попытку выяснить, как же всё-таки куются инфокаровские миллионы. Просто так, без подходящего предлога, заявиться с обыском не могли — не та обстановка. Поэтому на станцию заслали какого-то сукина кота, который, находясь якобы в федеральном розыске, решил прикупить себе шестисотый «мерс». Пока сукин кот выбирал машину, влетели в масках, несостоявшегося клиента скрутили и вывезли под шумок всю документацию. Потом с полгода ушло на то, чтобы вернуть документы.

— Возможный вариант? — спросил Платон.

— Возможный. Но я так думаю, не очень вероятный. Для этого можно было бы кого-то местного сюда прислать. Дескать, с деловым проектом. Или насчёт визита в какой-нибудь аул. Они там никак не могут разобраться, за кого голосовать на президентских выборах. Что-нибудь в таком роде. Чтобы наши бумаги посмотреть, не надо человека из Москвы тащить, да ещё с американской журналисткой.

— А если это Восточная Группа? Папа Гриша? Кондрат? Сообразили, что мы их использовали, и теперь мстят?

— Был бы он один, я бы так и решил, что это их штучки. Меня американка смущает.

— Брось! Американка его смущает! Нормально с ней договорились. Ну как? Провокацию не исключаем?

— Не исключаем.

— Что будем делать?

— Вывозить их отсюда срочно. Я даже знаю куда.

— Куда?

— На Белую Речку.

В ауле на Белой Речке Платон и Ларри были позавчера. Там всё проходило по обычному сценарию, только один из традиционных вопросов — про наличие у Платона израильского гражданства — задали практически последним, и ответ на него ещё не успел стереться из памяти собравшихся, когда Платон вдруг ляпнул:

— Я вижу свой христианский долг в том, чтобы построить в вашем ауле мечеть.

Сидевшие впереди мужчины переглянулись, пряча в усах ухмылки, после чего один из них поднялся и произнёс длинную речь, смысл которой состоял в том, что из этого аула никого и никому ещё не выдавали — ни царю, ни жандармам, ни большевикам, ни чекистам. И если уважаемому Платону Михайловичу нужно надёжное укрытие, то милости просим и добро пожаловать.

— Это вариант. Скажи — серьёзные мужики там, да? Ну что — договорились? Как делаем?

— Сам повезу. Да?

— Ладно. Только погоди. У нас ещё один квадратик остался. На котором — «Нет».

— Знаешь, что я тебе скажу, — медленно произнёс Ларри. — Он когда говорил, я почти всё время только об этом и думал. Корецкий. Значит, Батя. Послушай, а он ведь и вправду мог эти взрывы устроить.

— Зачем?

— А ему так надо.

— Можешь аргументировать?

— А что тут аргументировать? — Ларри раскурил сигару и пустил дым в сторону. — Мы вот тут уже месяц сидим, делаем Эф Эфа президентом, свои бабки платим. Другие тоже в разных местах работают. А Батя вроде как не у дел, и непонятно — оставит его Эф Эф при должности или не оставит. А тут такой вариант получается. Его люди устраивают через этого Аббаса взрывы, Эф Эф вроде как начинает войну в Чечне, собирается террористов ловить, армия при деле, потери нулевые, потому что с замиренной территории никто на тот берег не высовывается. Такая война ему сумасшедший рейтинг сделает. Потом, когда закончится все, можно будет счетик предъявить. Дескать, и мы пахали. Нам надо только понять — будем мы с Батей воевать или нет.

Платон изобразил под квадратиком с надписью «Нет» две стрелочки и внимательно уставился на Ларри.

— Ну?

— Предположим, не будем воевать. Это у тебя какая стрелочка?

— Скажем, левая.

— Я тогда, наверное, с ними не поеду, — отчётливо выговаривая слова, сказал Ларри. — Мне тогда совсем не нужно с ними ехать. Я с ними Шамиля пошлю и ещё Руслана. Немножко проедут и сразу вернутся.

— Понятно, понятно. Не годится.

— Почему?

— Потому что мы не знаем — будем воевать или нет.

— Тогда поеду. Провожу до самого аула.

Платон поставил на левой стрелке жирный крест.

— Хорошо. Спрятали. Дальше что?

— В нужный день вынимаем их из коробочки и предъявляем Эф Эфу. Бате большая гамарджоба.

— А как ты думаешь… Может так быть, что все это с ведома Федора Фёдоровича?

— Думаю, нет. А ты как думаешь?

— А я думаю, что это совершенно неважно. Знаешь, почему?

— Нет.

— Вот почему. Смотри. Борис Годунов. Царевич Димитрий. Известно же все. Мальчишка играл с ножиком, порезался, а у него гемофилия. Истёк кровью. Доказанный факт. Но бесполезно про это говорить: Годунов — убийца. И всё. Или как с Кировым. Застрелили из-за бабы. Но хоть кол на голове тёши — все уверены, что это товарищ Сталин подстроил. Потому что у нас и народ, и власть так устроены, что народ про власть всегда поверит любой гадости, и чем гадость страшнее, тем надёжнее он в неё поверит. Понимаешь меня?