Пять…

На «пять» никаких ресурсов не было. Шнырова фыркнула, передала кубики.

– Кидай, Графин.

– Да чего кидать, у меня десять, – Дрондина протянула листок с подсчетами. – Все, я победила. Граф на втором месте.

– Дрондины как всегда побеждают, – ехидно вздохнула Шнырова. – Обустроят себе поросячий загон – и хрюкают там, и рады!

Шнырова кивнула на построенную Наташей обширную империю.

– А у тебя холопий, – хихикнула Дрондина, указав на скудные владения Шныровой. – Построила себе холопий угол и квакаешь!

Шнырова покраснела и сжала губы.

– Я тебе сейчас покажу холопий…

Я хлопнул в ладоши.

– Все! – сказал я. – Саша, ты проиграла! Иди к реке.

– С мертвецами! – добавила Дрондина.

– Да сорок разов, – хмыкнула Шнырова. – Наташенько выпущу…

Шнырова взяла банку с улиткой, скрутила крышку и запустила улитку в сад.

– Никуда она не пойдет, – сказала Дрондина. – Время тянет, гонщица…

– Гав!

Сказала Шнырова, спустилась по ступеням и исчезла в тумане. Дрондина поглядела на меня.

Шнырова стихла. Исчезла в тумане. Мы с Дрондиной собирали игру.

– У меня телефон скоро разрядится, – пожаловалась Наташа. – Как думаешь, когда электричество дадут?

– Завтра. Или послезавтра. В Никольском на подстанции предохранители выжгло. Новые поменяют – и все дела.

– Эй! Идите сюда, здесь классно! – позвала из тумана Шнырова.

Я шагнул на крыльцо.

– Стой! – прошептала Дрондина.

– Что?

– Голос другой.

– Не понял?

– Это не Шнырова! – испуганно сказала Наташа.

– Это Шнырова, – успокоил я. – Пойдем, посмотрим.

– Зачем?

Я взял Дрондину за руку и вытащил в туман.

В саду было почти сухо, у нас это неудивительно. Выпавший дождь скоро превращается в туман, вода взбивается в холодный пар, как миксер взбивает сливки в пену. Внутри тепло.

– Пойдем к реке.

Солнце где-то далеко вверху, тусклым алым сполохом то справа, то слева.

Мы шагали и шагали по улице Волкова, а она все не заканчивалась. А уклон не начинался, я увидел в тумане незнакомые очертания, словно чужой дом, и сошел с улицы Волкова, и тут же потерялся.

– Заблудились, – сказал я.

Вот уж не думал, что я могу заблудиться

– Слышишь? – Дрондина схватила меня за руку.

Скрипели качели.

– Это качели. Сашка там…

– Заманивает!

– Да нет, просто… Пойдем, поглядим.

Мы направились на скрип, и вышли к тополям, хотя, по моим расчетам, тополя были немного в другой стороне.

Покрышка раскачивалась, но Шныровой в ней не торчало. Наташа испуганно огляделась, но вокруг лишь туман, в метре не видно.

– Наташа…

Могильным шепотом.

– Наташа…

Продолжала шипеть Шнырова страшным голосом.

– Замолчи! – не выдержала Дрондина.

– Я вижу твое сердце, Наташа…

Дрондина не выдержала, подхватила камень, запустила в сторону голоса. Попала. В тумане ойкнули.

– Вот дура то…

Из тумана послышалось сопение, потом, хромая, показалась Шнырова.

–Ты чего камнями кидаешься, дура?!

Дрондина подняла еще камень.

– Совсем озверела… – Шнырова потерла колено. – Ты мне кость раздробила…

– И башку раздроблю! – пообещала Дрондина.

Шнырова сместилась поближе к тополю.

– Вот какое с ней перемирие, Граф?! – спросила она. – Я с ней как с человеком, а она булдырями! Подумаешь, в штаны наложила…

Дрондина швырнула еще. Шнырова вильнула за тополь. Камень ударил по стволу.

– Мимо!

Тополь вздрогнул. Вряд ли от удара камня, наверное, кит, задел под землей хвостом. Тополь вздрогнул, в кроне зашелестело, и на нас обрушился водный удар.

Не дождь, а словно мы в воду прыгнули, а не она на нас пролилась. Промокли за секунду.

Шнырова стала похожа на тощую ощипанную курицу. Дрондина стала похожа на колбасу. Себя я со стороны не видел.

Шнырова расхохоталась, указывая пальцем на Дрондину. А Дрондина и сама поняла, что стала как колбаса, перетянутая ремешками.

Она вытерла лицо, поглядела на меня. А я ничего почему-то не сказал, что надо, а сказал глупость:

– Давай я тебя провожу…

– Сама дойду!

И Дрондина шагнула в туман.

Остались мы со Шныровой.

– Я тоже пойду, – сказала Шнырова. – Холодно.

Я остался под тополями один. И замерз.

В этот день электричества так и не дали.

Я вернулся домой, переоделся в сухое, лег на диван, накрылся пледом.

Вечером туман светился розовым.

Вечером туман светился розовым, ночью синим, утром же золотистым. На сундуке сидела одежда. Я хотел выйти в ночь, в синеву, но не решился. То ли шаги слышались вокруг, то ли звуки во мгле, да ну, я туманы никогда особо не любил.

Наступило утро. Утром в золотистом тумане явилась Шнырова. Кажется, я забыл закрыть дверь, потому что явилась Шнырова. И сидела напротив на сундуке, рядом с одеждой. А на журнальном столике стояла белая пластиковая ванна, судя по инею, с мороженым.

Шнырова спала, видимо, она пробралась в мою  комнату рано, хотела устроить неприятный сюрприз, но уснула. Тогда я решил устроить сюрприз ей. Придумать что-то оригинальное не получилось, взял будильник, завел, поставил рядом со Шныровой на сундук.

Будильник зазвонил, но Шнырова не проснулась. Так и сидела. Я потрогал за ногу.  Шнырова не просыпалась.

Я понял, шутка такая, опять мертвой прикидывается. Взял с подоконника банку, выкинул засохшие незабудки, а оставшийся цветочный бульон вылил Шныровой за ворот.

Шнырова не пошевелилась.

Я ухмыльнулся, взял Шнырову за запястья. Пульса не было. А ну ее нафиг, достали, побежал за мамой, разбудил, притащил. Мама, позевывая, осмотрела комнату.

– Саша принесла мороженое и лежит как мертвая? – переспросила она.

– Под кроватью спряталась…

Под кроватью Шныровой не оказалось. Шутка. С утра плохо соображаю.

– Иван, мне кажется, тебе надо… Чем-нибудь заняться. А то ты дурить начинаешь от безделья.

– Да она тут сидела! Она же бадью с мороженым оставила… – указал я.

Но никакой бадьи с мороженым на столе не было.  Мама покачала головой и отправилась к себе.

– Ну и зачем? – спросил я громко.

– Да низачем, – Шнырова показалась в окне. – Чтобы весело. С добрым утром, короче.

Она неловко закинула на подоконник бадью, залезла сама. Мороженого килограмма три.

– Ложки принеси, – попросила Шнырова.

Я принес две чайных.

– Ты чего такая щедрая?

– Все равно пропадет, – пояснила Шнырова. – Морозилка остановилась, надо есть, а то растает.

Шнырова поставила бадью на стол.

– Папка еще тогда привез