Замещение отца государством, пока во многом нереализованное на Западе, сулит немалые преимущества. Этот шаг существенно улучшает здоровье общества и повышает общий уровень образования. Он смягчает жестокое обращение с детьми и делает невозможными те страдания, которые выпали когда-то на долю Дэвида Копперфилда[99]. Можно ожидать дальнейшего укрепления физического здоровья и повышения качества интеллектуальных развлечений, в особенности посредством искоренения наихудших пороков семейной системы, которые обнажаются, когда эта система разлаживается. Но имеются и немалые опасности в вытеснении семьи государством. Родители, как правило, любят своих детей, для них это не просто пешки в политической игре. От государства нельзя ожидать подобного отношения. Реальные люди, взаимодействующие с детьми от имени государства, например, школьные учителя, могут, если не перегружать их работой и как следует платить, демонстрировать некое подобие родительских чувств. Но у учителей мало власти, последняя принадлежит в основном администраторам. А те не контактируют с детьми, жизнью которых они управляют, и, будучи администраторами (иначе они не занимали бы те должности, которые занимают) воспринимают их как материал для реализации обозначенных целей. Более того, администраторы по определению ценят единообразие, важное для статистики и отчетности; если это «правильное» единообразие, оно подразумевает наличие большого числа людей, соответствующих представлению администратора о «правильных» людях. Дети, вверенные попечению таких институций, должны вести себя одинаково, а тех немногих, кто не в состоянии этого делать, будут наказывать – и сверстники, и власти. Это означает, что детей, обладающих ярким творческим потенциалом, ждут преследования и пытки, призванные сломить их дух. Это означает, что «одинаковое» конформистское большинство преисполнится самоуверенности и жестокости и станет наотрез отвергать любые новые идеи. А самое главное: пока мир остается разделенным на конкурирующие милитаристские государства, замена родителей государственными образовательными учреждениями повлечет за собой наращивание так называемого патриотизма, то есть готовности к взаимному истреблению без малейших колебаний всякий раз, когда того потребует правительство. Безусловно, так называемый патриотизм представляет собой величайшую угрозу для цивилизации, а потому всего, что увеличивает его вирулентность, следует избегать – как чумы, мора и голода. В настоящее время молодежь делит лояльность между родителями, с одной стороны, и государством – с другой. Если случится так, что фокусом их лояльности будет только государство, появятся весомые основания опасаться, что мир сделается еще кровожаднее, чем сейчас. Посему, думаю, до тех пор, пока не решена задача интернационализма, рост влияния государства в области образования и ухода за детьми сулит риски, перевешивающие несомненные преимущества этого процесса.

Но если удастся учредить международное правительство, способное заменить насилие главенством закона, ситуация окажется совершенно иной. Такое правительство постановит, что национализм в его самых безумных формах ни в коем случае не должен проникать в образовательные программы любой страны. Оно будет настаивать на том, что детей следует учить лояльности международному сверхгосударству и прививать интернационализм вместо приверженности национальному флагу. В этом случае, пусть сохранится опасность чрезмерного единообразия и жестоких преследований «отступников», угроза милитаризации и войны постепенно сойдет на нет. Действительно, контроль сверхгосударства за образованием будет эффективной мерой предотвращения войны. Полагаю, мы праве сделать вывод, что замена отца государством принесет пользу цивилизации, если государство будет интернациональным, но пока государства остаются национальными и милитаристскими, они олицетворяют собой угрозу вероятного сползания к войне. Семья стремительно разрушается, а интернационализм крепнет медленно. Потому текущая ситуация вызывает серьезные опасения. Тем не менее, она не выглядит безнадежной, поскольку интернационализм в перспективе способен крепнуть значительно быстрее. К счастью, мы не в силах предвидеть будущее, а потому имеем право надеяться, если уж не ожидать, что оно будет лучше настоящего.

Развод как таковой разрешался в большинстве эпох и стран, но всегда был скорее исключением, нежели правилом. Он никогда не рассматривался как альтернатива моногамной семье, всегда считался способом облегчить положение дел, если сохранение брака представлялось невозможным. Законы о разводе чрезвычайно различаются от эпохи к эпохе и от страны к стране; в настоящее время в Соединенных Штатах Америки развод все еще запрещен в Южной Каролине, но донельзя прост в штате Невада[100]. У многих нехристианских цивилизаций развестись очень легко для мужа, а кое-где – и для жены. Моисеев закон позволяет мужу подать прошение о разводе; китайский закон допускает развод при условии возвращения жене приданого. Католическая церковь, утверждая, что брак есть святое таинство, разводиться категорически запрещает, но на практике ее строгость отчасти смягчается тем обстоятельством – особенно когда речь идет о важных персонах, – что существует множество поводов объявить брак недействительным[101].

В христианских странах снисходительное отношение к разводу тем крепче, чем сильнее позиции протестантизма. Мильтон, как всем известно, высказывался о разводе одобрительно, будучи ревностным протестантом[102]. Англиканская церковь в ту пору, когда считала себя протестантской, признавала развод в случае супружеской измены, но не по иным причинам. В настоящее время подавляющее большинство священнослужителей в англиканской церкви выступают против развода как такового. В Скандинавии развестись крайне просто, как и в протестантских областях Америки. Шотландия в сравнении с Англией более терпима к разводам. Во Франции антиклерикализм привел к облегчению процедуры развода. В Советском Союзе развод возможен по просьбе любой стороны, но, поскольку не предусмотрены ни социальные, ни юридические меры наказания за прелюбодеяние или рождение детей вне брака, брак в России утратил то значение, каким он обладает повсеместно – во всяком случае, в высших слоях[103].