Катя вся раскраснелась и продолжала уже возбужденно, с раздражением и обидой в голосе:

— Назначает Ленка поездку на понедельник. Но, о несчастье, заболевает якобы ее бабушка, и она вынуждена со слезами досады говорить Славику, что все, встреча срывается. Ах, как жалко! Ведь якобы Петюня Болотников сидит и кусает ногти от нетерпения, когда же ему приведут нового солиста! И вот она едет в Лианозово к бабуле, там ночует, в общем, якобы вся в заботах о больной родственнице. Проходят понедельник, вторник. Бабкин пьет сырые яйца для голоса и звонит ей через каждые два часа. Встреча назначается на четверг, но в четверг утром на бьющего копытом Славика обрушивается известие о том, что вчера Болотников гулял в «Метрополе» по поводу окончания работы над новым магнитоальбомом. Там он сильно принял и теперь сутки будет лечиться в «Сандунах», выпаривая банным жаром коньяк «Камю» и настоящий шотландский виски. Бабкин вытирает сопли расстройства и, кажется, начинает что то подозревать. Он хоть и тупой, но жутко хитрый. Ленка идет на отчаянный шаг. Наряжается как невесть что, красится в три слоя и везет Славика в центр. Заходит в какой то абсолютно ей незнакомый дом, подводит его к совершенно незнакомой двери и говорит Бабкину: «Вот его квартира. Он мне клялся, что сегодня ночует здесь. Звони три коротких звонка, это мой условный звонок. Я ему всегда так звоню».

Оль, представь себе ее состояние в этот момент! Вот откроется обитая дерматином дверь и выйдет пузатый мужик в растянутой грязной майке.

Здесь Катя для внимательно слушающей подруге и стала разыгрывать воображаемую сцену на голоса: «Вам кого, братва»? — «Нам… Петю…» — «А идите вы нах…»

Ольга от души рассмеялась:

— Ха ха! Вот умора! Ну а на самом деле — чем все закончилось?

Между тем подруги подошли к троллейбусной остановке. Встали чуть в отдалении от ожидающей толпы, и Катя продолжила:

— Дальше? Нажимает она, значит, на звонок. У нее, я больше чем уверена, ни один мускул на лице в этот момент не дрогнул. И, о чудо, в квартире тихо, никого нет. Ленка разводит руками: «Наврал мне подлец! Еще вчера с какой то девкой в «Метрополе» крутил, может, решил бросить меня, кобель!» Чувствуешь, Оль, прекрасный способ замять всю эту историю. Бросил, мол, разлюбил, как говорится, прошла любовь, завяли помидоры. Но Слава Бабкин на это только кивает и продолжает уже самостоятельно искать встречи с Болотниковым. А к ней, к Ленке, начинает терять интерес! А она вцепилась в этого подлеца и нахала мертвой хваткой, другого ей не надо! Он несчастный, он беженец, он болен жуткой болезнью, жертва, так сказать, жизни. Ух, мерзко все это!

Подошел троллейбус. Девушки втиснулись в заднюю дверь. И Катя, поминутно озираясь на пассажиров, продолжала свой рассказ уже вполголоса:

— И вот, Оль, начинается новая спираль их отношений. То она, разжалобив бабку, берет деньги на кожаную куртку, покупает и сразу же отдает ее Бабкину. То стирает свои джинсы и презентует их безвозмездно бедному, разнесчастному беженцу. Когда родители на работе, Ленка приглашает Славу к себе и они пьют подаренный отцу какой то жутко дорогой коньяк, пожирают припасенные на Новый год балык и красно черную икру. Дальше — больше. Она тайком продает материно золотое колечко с бирюзой и покупает для Славика на Рижском рынке импортные сигареты, зажигалочки, рубашки, белые носочки и всякие побрякушки. Стирает ему эти же белые носки, рубашки, дарит импортный аудиоплеер, подарок младшей сестре от жмотных родственников, живущих то ли в Бельгии, то ли в Америке, и, естественно, не прекращает основной, «приветливомесячной» линии. Она агонизирует, как Германия в кольце фронтов. Тужится из последних сил. Дома постоянные скандалы. Мать обнаруживает пропажу кольца: «Подумаешь, ты сама его куда то спрятала, а теперь не можешь найти». Нет куртки — скандал: «Отдала в чистку…» «Она же новая!» «Уже запачкалась!» Пустые праздничные закрома — скандал: «Подумаешь, поела чуть чуть». — «Так это всей семьей собирали, в полуголодной стране с пустыми магазинами, чтобы пришли бабушка, дедушка, друзья, чтобы сели за хороший стол, встретить праздник!» — «Подумаешь…» Выпитый коньяк — скандал. В квартире бардак, разгром — скандал. Пропавшие из шкафа деньги — скандал. Проданные книги и сувенирная гжельская посуда — скандал… Я вот только никак не могу понять, для чего такие жертвы, может, это форма шизофрении, может, ей кажется, что у нее никогда ни с кем ничего не получится?

За две остановки до конечной троллейбус наполовину опустел. Подруги сели на изрезанное лезвием сиденье с торчащими клоками поролона, предоставив болтаться на подпотолочных поручнях каким то полупьяным людям, по виду рабочим ремонтного завода. Рабочие грызли грязные ногти, щелкали семечки, которые доставали из карманов замасленных спецовок, и бросали лузгу на бесформенные, никогда не видавшие крема ботинки, облепленные глиняно коричневой грязью.

Ольга, потрясенная историей с Катиной подругой, смотрела прямо перед собой на габаритные огни проносящихся мимо легковых машин, на плывущие ряды фонарей, тротуары, кишащие москвичами и приезжими, спешащими по магазинам.

— А может, это и есть… любовь…

Катя поперхнулась и уставилась на подругу как на прокаженную:

— У нее любовь? Да она любит только себя и больше никого! Человек, который так может врать, не заботясь ни о ком и ни о чем, просто не способен на чувства! Ты представляешь, ведь это все она держала в секрете, ничегошеньки мне не говорила. И он молчал. Молчал, приходил ко мне, пил кофе, крал торты, разваливался на моем любимом диване, лапал мои любимые книги и честно, как и она, смотрел в глаза… Бр р р р! Даже мурашки по коже!

«Метро «Вэдээнха а а»…» — задребезжали троллейбусные динамики. Водитель открыл двери и скучающе посмотрел в зеркало вслед выходящим девушкам. До метро подруги шли молча.

У многочисленных ларьков люди толпились за пирожками, чебуреками, мороженым, глазели по сторонам на афиши, зазывающие на выставки, в кино и на стадионы…

— Ты сейчас куда, Кать?

— На «Пушкинскую».

— Это зачем? — Ольга остановилась. — Мы же хотели развлечься, вон ты какая смурная.

— Да чего то уже не хочется…

Они уже заходили в метро. Катя, доставая мелочь на проезд, с трудом увернулась от тяжелой входной двери. Кто то толкнул ее под локоть, звонко посыпались пятаки. Проходящие мимо машинально щупали свои карманы и пялились под ноги.

— Эх, растеряша! — прошамкала не особенно опрятная старушка и отстала, видимо для того, чтобы переждать поток и подобрать мелочь.

— Ну, тогда ладно, я домой поеду, — сказала Ольга, оказавшись впереди подруги на эскалаторе и обернулась, — смотри, какое пальто вон на той бабе… Да нет, не туда смотришь! Ну вот, уже проехала. Знаешь, такое с воротником на пуговках и небольшими буфами. Классное…

Катя рассеянно глядела на выплывающую из московских недр станцию, кишащую, грохочущую, ветреную, тусклую.

— Ты чего то совсем скисла, подруга. Да брось ты думать про этого Бабкина… Он альфонс и скотина, думай о чем нибудь приятном. Например, о том, что завтра суббота и всего одна лекция по начертательной геометрии, на которую можно не ходить, все равно ни бельмеса не понятно…