Когда мы с Губаревым готовились к первому космическому полету, то Нади Рушевой уже несколько лет не было в живых. Мне захотелось взять в полет ее рисунок! Я нашел родителей Нади – и они пригласили меня в гости.

В гости к Рушевым – в район московских новостроек Царицыно – я поехал вместе с младшим сыном Мишей. Пятикласснику тоже хотелось «побывать у Нади». В скромной квартире Надин уголок остался неприкосновенным. Тот же письменный стол, за которым она работала, фломастеры и карандаши, та же лампа, те же рисунки на стенах.

Родители Нади встретили нас радушно. Помню до сих пор их имена – Николай Константинович, Наталья Дойдаловна. Дали нам целую кипу Надиных рисунков. Почти всю ночь мы перебирали рисунки, чтобы выбрать для полета один-единственный. Сначала я думал взять рисунок на космическую тему – известно, что Надя рисовала космонавтов.

Но космические рисунки не произвели на нас должного впечатления. Зато, увидев Мальчиша-Кибальчиша, мы в один голос с сыном воскликнули: «Вот!» Не было сомнений: именно этот рисунок берем в полет. Мы сразу узнали Мальчиша и увидели его характер и настроение в данную минуту. Эти три линии – узнавание, характер, настроение – пересеклись. Сказку Гайдара о Мальчише я знал и любил с детства. Мама приносила мне книги Гайдара, когда писатель был еще жив. Потом он отдаст жизнь как герой, сражаясь с немецкими захватчиками на Украине, а книги останутся с нами навсегда.

Когда хмурой осенью 1991 года на политическую авансцену вышел Егор Гайдар, я подумал, как же все-таки правильно говорят, что на детях и внуках великих людей природа отдыхает.

Итак, было решено: Мальчиш полетит с нами.

Перед полетом журналисты спросили нас, что мы берем с собой в полет, кроме необходимых вещей? Первым отвечал Губарев. Он сказал: «Ничего. Не для того шесть лет Госбанк тратил на меня червонцы, чтобы я отвлекался от работы на орбитальной станции!» Вот такой максималист.

После резкого ответа Губарева мне было неловко перечислять все, что я взял в полет: несколько почтовых марок в кляссере, три книги, рисунок Нади Рушевой. Но все-таки я сказал, что беру книги и марки. По-моему, мой командир к этому относился скептически и насмешливо. Может быть, как к очередной прихоти мягкотелого интеллигента. Да не прихоть это, не причуда и, уж конечно, не суеверие! Для меня первый полет в космос был событием, праздником, и я не мог не взять что-нибудь для души.

Кому-то покажется, что для покорителя космоса это слишком сентиментальные мысли. Но мы же не роботы! Я инженер, во многом прагматик, люблю опираться на рациональную логику, но и символические начала мне не чужды. Книга в космосе, рисунок в космосе – это символы, символы человеческого духа.

А еще – книги, марки и рисунок стали праздником не только для меня. И для Ларионовой, и для Стругацких, и для родителей Нади Рушевой, и для многих ревностных филателистов эта моя «прихоть» тоже стала маленьким праздником. Книги я брал на орбиту только из уважения к авторам и к литературе, и, конечно, я их в полете не открывал. Читать книги в сравнительно коротких космических полетах – это, по-моему, недопустимая роскошь.

31 января – день рождения Нади Рушевой. Я помнил об этом в полете. И отметил этот день на календарном графике буквой «М» – Мальчиш.

В красном уголке у нас было два портрета – фотография космонавта Владимира Комарова и Мальчиш-Кибальчиш. Они оба были героями. Оба пошли на подвиг и погибли. Рано ушла из жизни и художник Надя Рушева. «Пришла беда, откуда не ждали», – как писал Аркадий Гайдар. Глядя на этих героев, мы не думали о трагическом, а вот об их отваге и самоотверженности думали.

Весь месяц в полете они были нашими спутниками. Я считаю большой удачей, что мне пришла в голову идея взять в полет рисунок Нади Рушевой. В широко открытых глазах Мальчиша есть человечность, хрупкость, но есть и сила, стойкость. Рисунок не просто помогал нам работать в космосе, он жил рядом с нами. Мальчиш-Кибальчиш разделил с нами высоту полета, он разделил и трудности. Посадка выдалась тяжелая, нас помяло и рисунок помялся.

В московской школе, где училась Надя Рушева, есть ее музей. Сама школа – обыкновенная московская школа из двух типовых корпусов – теперь носит имя Нади. Там хранится множество удивительных рисунков. Я бывал в этом школьном музее, общался с ребятами. На копии портрета Мальчиша я написал несколько строк для школьников: «Дорогие ребята! Творчество Нади Рушевой пленило меня еще тогда, когда она была ученицей вашей школы. Мальчиш-Кибальчиш Аркадия Гайдара и Нади стал поэтому нашим спутником в космическом полете. Пусть и для вас станут примером смелость, верность Мальчиша и неустанное творческое горение Нади!»

Я был 34-м космонавтом СССР. Но первым коренным ленинградцем в космосе. В моей жизни было много счастливых, удивительных совпадений. Об одном из них я вспомнил, когда прочитал в «Записных книжках» (они опубликованы) нашего прекрасного космического журналиста Ярослава Голованова такие слова: На орбитальную станцию «Салют-4» летят Губарев и Гречко. Вес научной аппаратуры около 2 тонн. Жора очень возбужден, подробно рассказывает, какая большая научная программа… Их позывной «Зенит». Жора говорит: «Это символично! Я – ленинградец, болельщик „Зенита“!»

Все правда. Болельщику ленинградского «Зенита» в первом полете достался соответствующий позывной. Я давно живу в Москве, но и сегодня радуюсь победам «Зенита», который в последние годы играет очень неплохо.

Вообще я очень скучал по Ленинграду, пока были живы родители. Когда они умерли – город для меня наполовину опустел. Но остались друзья, любимые места. Одно из них – на Загородном проспекте, где я вырос. Там раньше был кинотеатр «Правда», а теперь джазовая филармония. Там выступает «Ленинградский диксиленд», который я очень люблю. Мой восьмидесятилетний юбилей друзья из «Ленинградского диксиленда» превратили в музыкальный праздник для меня и моих гостей.

Иногда говорят, что этот фильм – добрая примета космонавтов. Думаю, здесь дело посложнее. Традициями и суевериями феномен нашего любимого фильма не объяснишь.

Приметы, между прочим, срабатывают не всегда. Например, я собираюсь на парашютные прыжки и разбиваю зеркало. Но 12 прыжков выполнил, и все было в порядке. А через год – никакого зеркала не разбивал, но сломал ногу.