Медсестра мягко взяла его за руку и повела к выходу.

– С ней все будет хорошо. Она молодая, здоровая девушка… Да и рана не представляет теперь опасности. Идите домой. Вам надо поесть, поспать. А я присмотрю за вашей Вероникой… Знаете, когда я на нее смотрю, она напоминает мне… только вы не удивляйтесь… герцогиню Альба… Вы читали про художника Гойю?

– А это и есть Альба, – ответил Шубин и, немного успокоенный, вышел из палаты.

Он среди ночи проснулся. Рука Нади покоилась на его бедре, как и прежде. Словно не было Саблера, смертельно тяжелого и болезненного объяснения с женой и страха потери семьи, детей, смысла жизни. Где-то глубоко, во сне, Надя что-то переживала, стонала, брови ее хмурились, но при этом рука ее еще сильнее прижималась к бедру Дмитрия, а потом и вовсе обняла его. Жена вся как-то подобралась, свернулась калачиком и улеглась, уткнувшись лицом ему в грудь, успокоилась, и дыхание ее стало ровным. И тогда он, рискуя потерять нечаянно приобретенные прикосновения и надежду испытать то сладостное, нежное, что было убито, растоптано, попытался отодвинуться от нее, как бы в естественном желании повернуться на другой бок, проверяя, не случайны ли эти объятия, но она его не отпустила, схватила за пижаму, притянула к себе, пробормотала что-то, как бы жалуясь, сонно, захлебываясь в порыве только ей понятного возмущения, и снова погрузилась в сон. Рука ее скользнула по телу мужа, она опять застонала, затем, не открывая глаз, откинулась на спину, выгнулась, при этом ночная рубашка ее задралась, оголяя бедро… Она, пусть и во сне, снова принадлежала ему, как тогда, как всегда…

Внезапно она проснулась… и тут же заплакала под ним, неистовым, распаленным, оголодавшим, стала извиваться всем телом, кусать его, бить кулаками по спине, плечам. Но он был уже в ней, и долго, страстно, жадно любил ее… любил как никогда, и никакие силы, слова, заклинания не смогли бы оторвать его от нее. Когда он отпустил Надю, на плечах ее остались красные пятна – следы его пальцев. Она натянула одеяло до самого носа и лежала, горько плача, навзрыд, а потом, вдруг что-то поняв для себя, словно пробудившись от долгого, растянувшегося на три с половиной месяца сна, сделала неожиданное. Села на постели, вытерла ладонями слезы, посмотрела на растерянного, с лицом преступника, Дмитрия и обняла его, крепко прижала к себе и принялась целовать его, а с губ срывалось: прости, прости…

После обеда они спустились в метро. Шли, держась за руки, поднимались и опускались на эскалаторах, Надя пыталась вспомнить свой маршрут, шла, вертя головой в разные стороны, и лицо ее при этом было растерянным, виноватым.

В мчащейся электричке, пронизанной страшным гулом и грохотом, привалившись к мужу, она шептала ему на ухо:

– Скажи, но ты-то веришь, что это не я? Ты должен мне верить…

В ответ он крепко сжимал ее руку и спрашивал, в свою очередь, себя: неужели ее снова отнимут у него? Бросят в тюрьму, как преступницу, как убийцу, и все потому, что она никак не может вспомнить, что произошло с ней в метро в тот безумный день. Но что с ней могло произойти? И как объяснить им всем, кто жаждет расправиться с ней с помощью безжалостного закона, что она спустилась в метро, чтобы не чувствовать себя такой одинокой, ведь здесь столько людей. Или же она, отвыкшая от метро женщина, спустилась туда, как в преддверие ада…

– Мы ездим туда-сюда, скажи, ты что-нибудь вспомнила?

– Дима, подожди… Давай отойдем в сторону… А еще лучше – присядем… У меня страшно болит голова, просто раскалывается… Как тогда… Я хотела подняться наверх, у меня голова разболелась от духоты, от горячего воздуха. Мне было так плохо… Аптечный киоск на «Арбатской»… Я купила там таблетки от головной боли.

Она запустила руку в карман голубого замшевого плаща и достала оттуда пластину с таблетками, двух не хватало. Клочок белой бумаги – чек.

– Вот, Дима… Я вспомнила… Когда я купила таблетки и хотела уже отойти… понимаешь, народу было много, я резко так повернулась, и в это время на меня налетел один мужчина… Он едва не сбил меня с ног… Во всяком случае, его удар пришелся мне по лицу… И у меня из носа хлынула кровь… Но плащ не испачкала… я успела поднести руку… А киоскерша все видела… Я не помню, как оказалась у нее, внутри киоска, там еще сильно пахло лекарствами… Она усадила меня в кресло и дала мне бутылку… пластиковую, с минеральной водой, я запила таблетку, нет, я приняла сразу две таблетки, чтобы голова перестала, наконец, болеть…. А еще она дала мне свой платок носовой… Кажется, я его оставила у нее… Ведь она же может вспомнить меня… К ней еще девочка пришла, кажется, дочка… Она тоже может вспомнить меня и точное время, когда я была там, в киоске… Мне надо срочно позвонить Земцовой…

Вечером этого же дня Земцова привезла Аджемовых в прокуратуру, где Наде предстояло испытание: пять женщин по очереди (в том числе и сама Надя) одевались в голубой плащ, а приглашенная в прокуратуру драгоценная продавщица из аптечного киоска должна была сказать, кого из них она когда-либо видела и при каких обстоятельствах. Женщины были того же типа, что и Надя, – хрупкие, миловидные. Продавщица в последней узнала свою покупательницу – это была Надя – и сразу оживилась.

– Вот эту женщину я видела. Вы помните меня? Вы покупали у меня таблетки… У вас кровь носом пошла, так я вам еще свой платок дала…

Это была победа. Надя, находящаяся на грани нервного срыва, разрыдалась на плече мужа. Продавщице, перед тем как той покинуть прокуратуру, Надя незаметно сунула деньги, поблагодарила и сказала, что та спасла ее.

– Не за что, – пожала плечами женщина и бойко направилась к выходу. Ей и самой было приятно сознание того, что она дважды оказалась полезной этой несчастной женщине, да еще и денежки за это получила.

– Так что, Лева, – тихо говорила Земцова Гольцеву, – и чек имеется с пропечатанными на нем датой и временем, что совпадает с моментом убийства, и свидетельница нашлась…

– Все будет приложено к делу, пересмотрено… это же многое меняет, в сущности, все меняет. Думаю, твоя подопечная теперь может спать спокойно. Все-таки алиби есть алиби.

Земцова хотела отвезти супругов домой, но Дмитрий сказал, что они доберутся сами, прогуляются. Надя поблагодарила Юлю за помощь в проведении опознания и обняла ее.

– Господи, как же хорошо сбросить с себя этот груз подозрения… Вы не представляете себе, как я жила все эти дни… Только я вот что думаю: не зря все-таки убийца была одета так же, как я… Кто-то действительно хочет избавиться от меня.

– Думайте, Надя, думайте. Постарайтесь вспомнить ваши школьные годы, студенческие, что-нибудь семейное… Может, вы кого-то обидели… Знаете, всякое в жизни бывает. Но если целью преступника было засадить вас за решетку, то зачем убивать Саблера? Сложное дело, сами видите… Я еще вам скажу: голубой плащ мог надеть и мужчина… Может, у вас был поклонник, которого вы отвергли…

– У Нади было много таких поклонников, – вмешался в разговор Дмитрий, который до этого момента не произнес ни звука, он словно не дышал, внимая всему происходящему и боясь спугнуть что-то важное, что может спасти его жену. – Неужели и такое возможно?