— Тури-хан привез для себя из набега девушку-аланку. Решил, что она захочет ублажать его тут же, в ханском шатре. А недавно у неё на глазах убили отца и братьев, а мать изнасиловали…

Анастасия вздрогнула; её рука, державшая пиалу с кумысом, дернулась, и напиток пролился на ковер.

— Не надо было мне это рассказывать, — с раскаянием проговорил Аваджи.

— Нет, я хочу знать, говори, — сказала Анастасия, присаживаясь у его ноги.

— Как бы хан мне ни благоволил — а в последнее время он слишком уж это всем показывает, — на самом деле у него теперь совсем другой в любимцах ходит. И звать его Бучек. Он хану и прежде старался угодить, а когда спас светлейшего от аланки, которая на него с кинжалом бросилась, вовсе перестал от хана отходить…

— С кинжалом? А где же она его взяла?

— Видимо, на себе прятала.

— Этот Бучек её за руку схватил?

— Какое там! Бичом достал. То, что он умеет делать, другим нукерам не удается. Уже и пробовали, и об заклад бились… На моих глазах он рабу-китайцу бичом горло разорвал…

Почему-то сегодня Аваджи волей-неволей ей такие страхи рассказывает, что её оторопь берет!

— Аланку убили?

— Лучше бы убили! Для Тури-хана он девушку в целости сохранил. И ещё держал её, пока хан свое желание удовлетворял. Старику теперь все больше чужого страха нужно для возбуждения. Чтобы мужчиной себя почувствовать, а тут вот она — его убийца…

— Но ты говорил, блюдолиз.

— Так ведь он рот не закрывает: хан — самый справедливый, самый мудрый, самый сильный… Тот так расчувствовался, что Бучеку эту аланку и отдал.

— Что же он с нею сделает? — прошептала Анастасия.

— Что-нибудь страшное, чтобы хану угодить.

Анастасия подумала, что если и дальше будет размышлять об этом, сойдет с ума.

— Давай-ка мы с тобой сходим, Аслана проведаем, — предложила она; рядом с нею было так мало человеческих лиц, которые она хотела бы видеть, и Алан с Заирой как раз относились к этому меньшинству.

— Пойдем, — легко согласился Аваджи, ему тоже захотелось переключить свое внимание на что-нибудь другое. В последнее время пребывание среди своих нукеров давалось ему все труднее.

Из юрты третьей ханум во время всех передряг почти ничего не вынесли. Она стояла несколько в стороне от других и имела самый скромный полог. Но при том эта юрта все ещё производила впечатление роскошной, с её шелковыми занавесями, расшитыми золотыми драконами и лилиями, ворсистыми бухарскими коврами и множеством ярких подушек.

Теперь на лежанке вместо Бибигуль, роскошной рыжеволосой женщины, раскинулся нукер хана, раненный в сражении и небрежно попирающий ногами груду так любовно собираемых ханум разноцветных подушек. И в кольце его могучих рук лежала девка из желтой юрты Заира, которая прежде не осмелилась бы и близко подойти к юрте ханум.

— Вижу, наш раненый джигит силу набрал! — проговорил Аваджи, усаживаясь рядом с Асланом на место, с которого поспешно вскочила Заира.

Молодая женщина не перед сотником суетилась, а метнулась к Анастасии, чтобы принять из её рук маленького Владимира.

— Расскажи крестной мамочке, как живется маленькому Владимиру? заворковала она. — Опять мамка связала тебя, точно полено какое!

Этот вопрос был одним из немногих, в чем молодые женщины никак не могли прийти к согласию. Анастасия, чьи предки туго пеленали младенцев, поступала так же, Заира же считала, что связанные младенцы медленнее растут.

— Вот роди своего ребенка, тогда и вовсе не заворачивай! — горячилась Анастасия.

— И рожу! — кричала Заира. — Тогда увидишь, как мой сын твоего перерастет!..

Две головы — темноволосая и русая — склонились над ребенком. Коса Заиры, в которую она теперь заплетала волосы упала, на грудь, а выбившиеся пряди живописно обрамляли её тонкое худое личико.

— Странно, раньше я не замечал, что Заира — красива, — проговорил Аваджи и, поймав хмурый взгляд Аслана, стал его успокаивать. — Ты же не думаешь, что я недостаточно люблю свою жену и смотрю с вожделением на других женщин? После того, что Заира сделала для Аны и сына, она для меня ближе родной сестры!

Аслан потупился.

— Прости, брат, но это моя болезнь. Я все время жду, что кто-то начнет поминать желтую юрту, из которой моя девочка вырвалась только благодаря тебе и твоей жене. Я смотрю волком даже на своих нукеров — не сорвется ли у них нехорошее слово о Заире? Убью на месте любого!.. Если бы тогда я убил Тури-хана…

— То сейчас ни тебя в живых бы не было, ни Заиры, — докончил за товарища Аваджи и крепко сжал его здоровое плечо. — Не терзай себя попусту!

— Но ты же не все знаешь! Никто не знает! Я просил у хана в жены Заиру, а он не только отказал мне, но и направил её в ту самую желтую юрту. Да ещё посмеялся надо мной!.. Как я не умер от стыда?!

— Видно, девушка слишком сильно обидела светлейшего, иначе он не отказал бы своему лучшему нукеру.

— Обидела? Чем она могла его обидеть? Хан отдал мне Заиру девственницей.

— Что?!

Для Аваджи слова товарища прозвучали как гром среди ясного неба. Он сам достаточно долго служил хану, чтобы несказанно удивиться его рассказу. Неужели такой сильный, такой большой джигит настолько наивен? Не понять очевидного! Тури-хан никогда бы просто не выпустил из своих рук девушку, не склонив её на ложе. Для этого должно было случиться что-то особое, непредвиденное… Видно, и Заира не придала этому большого значения, иначе непременно рассказала бы о том Аслану…

Он по-новому взглянул на молодую женщину и подивился. Не ей, себе. Выходит, он всегда был занят только собой, своими переживаниями, своими бедами… Если бы не Ана, он так и не научился бы видеть настоящую жизнь. Ту, какая более другого заслуживала описания в самых мудрых книгах!

А ведь он чуть было не вытолкнул Заиру из их жизни, опасаясь, что своими рассказами она дурно повлияет на его жену.

— Я оказался трусом, — между тем продолжал рассказывать ему Аслан, как и Аваджи, любуясь новым обликом своей возлюбленной. — Ты ведь сумел добиться Аны.

— Мне тоже особо гордиться нечем, — признался Аваджи. — Приврал, чтобы не насторожить светлейшего, вот и вся заслуга. А что касается трусости… Мы привыкли подчиняться богатым и знатным, шаманам, которые с детства внушал нам, что власть хана дарована ему свыше… Значит, когда хан пожелает нашу жену, мы успокоим себя, что так угодно богам. А как иначе после мы могли бы чувствовать себя мужчинами?

— Зато мы — мужчины, когда рискуем своей жизнью воюя за интересы хана!

— Или насилуя пленниц, — шепнул Аваджи.

— Ты мне нравишься, юз-баши, — проговорил Аслан, — и речи твои находят отклик в моем сердце, так долго страдавшем от одиночества… Жена, где моя арза? (Арза — монгольский хмельной напиток из молока.) Разве я вчера все выпил?