Потом Оттьяр отходила в сторонку, садилась и тоненьким голоском подхватывала песню, которую исполнял старый полуслепой Уминг, а он, продолжая аккомпанировать себе и ей на барабане, затем вставал и начинал декламировать какое-нибудь стихотворение или толковать его.

— Это сочинил Маз Нинью Райинг шесть-семь столетий назад. Каково? Эта вещь потом вошла в «Древо». А кто-то взял да и написал ее здесь, на полях. Отличный каллиграф, между прочим! В этих стихах говорится о том, как облетают листья дерева, но потом всегда вырастают вновь, пока мы способны их видеть и произносить вслух их имена. Смотрите, вот здесь говорится: «Слова — вот золото листвы, что дни осенние переживет и славы блеск вернет ветвям». А внизу, вот здесь, кто-то приписал уже позднее: «Память — вот истинная жизнь души». Запомните эти слова! — Уминг, улыбаясь, обвел слушателей взглядом; улыбка у него была добрая, но немного грустная. — Не забывайте! «Память — вот истинная жизнь души». Каково, а? — Он счастливо засмеялся, и все тоже заулыбались. И все это время внук Оттьяр и Уминга, присматривая за покупателями и входной дверью, держал аудиосистему включенной на полную мощность, и она неумолчно и неустанно изрыгала безобразную бравурную музыку, дурацкие нравоучительные лозунги, никому не нужные «новости» и объявления, заглушая произносимые в дальней комнате запрещенные слова, запрещенные стихи, запрещенный смех, запрещенную радость общения.

Очень жаль, — сообщила вечером Сати своему ноутеру — но ни малейшего удивления не вызывает тот факт, что столь древняя и столь распространенная среди населения древняя философско-духовно-космологическая система знаний содержит и определенный процент предрассудков, а также того, что можно условно назвать «фокусом-покусом». В этих бескрайних джунглях слов, обладавших множеством различных значений, она не раз, конечно же, попадала и в непроходимые болота, в настоящую трясину: например, познакомившись с мазами, которые утверждали, что владеют некими магическими знаниями и сверхъестественным могуществом. Сати всегда считала подобные заявления полным занудством, но понимала тем не менее, что на Аке нельзя с уверенностью сказать, что в этих словах правда, а что чистейшая ложь, что ценно, а что шелуха, и ей оставалось одно: не зная устали, заносить в компьютер всю информацию, которую удавалось добыть у этих мазов-«волшебников» в области алхимии, нумерологии и «грамотного прочтения» символических текстов. Они продавали ей отрывки подобных текстов и методологию их исследования по очень высокой цене, да еще и ворчали при этом, стараясь запугать ее зловещими предостережениями по поводу того, как опасно владеть столь могущественными знаниями.

Особенно отвратительно было ей это «грамотное прочтение». Именно так, «грамотным прочтением», фундаментализмом, земные религии искажали даже лучшие намерения своих отцов-основателей; низводя мысль до формулы, заменяя выбор послушанием, эти проповедники превращали живую объединяющую идею в мертвый и незыблемый Закон. Тем не менее Сати усердно заносила всю информацию в память компьютера, который уже дважды приходилось «разгружать» на мнемокристаллы, потому что она не имела ни малейшей возможности передать Тонгу хоть что-то из той огромной кучи «золотых-слитков-и-мусора», которая у нее уже собралась.

Здесь, вдали от столицы, да еще когда абсолютно все средства связи находились под постоянным контролем со стороны Корпорации, она не могла даже посоветоваться с Тонгом, что ей делать со всем этим материалом дальше, не могла сообщить ему, что нашла нечто действительно заслуживающее внимания. И эта проблема, так и оставаясь неразрешимой, постепенно все разрасталась.

Среди многочисленных «фокусов-покусов» она наткнулась на явление, которое, насколько ей это было известно, отнюдь не являлось на Аке уникальным: это была некая система колдовских значений, которыми якобы обладали различные способы композиции идеограмм и особенно диакритических значков, которые придавали словам конкретный грамматический характер, именной или вербальный — то есть обозначали время, наклонение, число, падеж, — а также классифицировали слова по «Действиям и Элементам» (ибо буквально каждая вещь здесь могла быть классифицирована в рамках Четырех Действий и Пяти Элементов). Каждый значок старой письменности, таким образом, становился ключом к некоему коду, который мог расшифровать только специалист, функции которого были весьма схожи с функциями, скажем, индийского толкователя гороскопов. Сати обнаружила также, что очень многие в Окзат-Озкате, включая и чиновников Корпорации, никогда не стали бы предпринимать ничего серьезного, не обратившись прежде за помощью к такому «Толкователю знаков». Толкователь выписывал их имена и другие «нужные» слова, создавая определенную знаковую композицию, над которой ему предстояло поразмыслить, соотнести ее с весьма впечатляющими, изысканно-запутанными «магическими» схемами и диаграммами, а потом, в соответствии с результатами, предсказать клиенту будущее и дать необходимые советы. «Из-за этого можно даже посочувствовать „моему“ Советнику, — записывала Сати. — Впрочем, нет: ведь Советник и ему подобные и сами устраивают примерно такие же фокусы-покусы. Только политические. Желая, чтобы все оставалось на своих местах, под замком, и действовало исключительно по их приказу. Однако на самом деле его собственный „контроль надо всем“ кончается там, где начинается власть его хозяев над ним самим».

Многие из видов деятельности мазов, оказавшиеся для Сати новостью, имели свои земные эквиваленты. Например, гимнастика, очень напоминавшая йогу и тайши, была направлена на развитие не только тела, но и ума; этой дисциплине, по мнению мазов, следовало посвящать всю свою жизнь, ибо ее основная цель заключалась в переходе на более высокую ступень духовного развития и, в частности, в приобретении способности впадать в состояние некоего особого транса или по желанию пробуждать в себе, скажем, боевой дух. В транс, похоже, впадали ради самого этого состояния, воспринимая его как опыт пребывания в изначальном покое и равновесии, а не как опыт «сатори», или «откровения». А что касается молитв… Да и можно ли было здесь говорить о молитвах?

Аканцы не молились.

Это сперва казалось Сати настолько странным и неестественным, что даже мысль о том, что такое возможно, была сразу отнесена ею к категории «не совсем продуманных».

Может быть, я просто не понимаю, что значит для аканцев молитва, думала Сати.

Если это «просьба», то они никогда никого ни о чем не просят. Даже в той малой степени, в какой это делает она сама: когда она бывала чем-то озадачена или обескуражена, то частенько восклицала: «О, Рам!» — не придавая этому обращению к древнему индийскому божеству никакого религиозного значения. А когда бывала сильно испугана, то шептала: «Пожалуйста, господи, ну пожалуйста, помоги…» Строго говоря, все эти обращения были абсолютно бессмысленны, и все-таки Сати понимала, что они сродни молитве. Но она никогда не слышала ничего подобного из уст аканцев. Они могли пожелать друг другу добра:

«Пусть этот год будет для тебя удачным! Желаю тебе еще больших успехов!» Они могли проклинать друг друга: «И пусть твои сыновья едят камни!» Эти слова она, например, не раз слышала от Диоди, того маленького человечка с тележкой: он всегда шептал их себе под нос, когда мимо проходил чиновник в сине-коричневой форме. Но это, безусловно, были пожелания (или даже проклятия), а не молитвы. Люди не просили божество сделать их хорошими или уничтожить их врагов. Не просили выиграть за них в лотерею или вылечить заболевшего ребенка. Они не обращались к ; облакам с просьбой пролить дождь на иссохшую землю, не просили зерна поскорее прорасти. Нет, они ЖЕЛАЛИ. Выражали СВОЮ волю или надежду. Но только не молились.