Следующая зима прошла для обитателей замка более весело, чем предыдущая. Люка даже устроил посреди бывшего парка импровизированный каток, и Летиция с Антуаном с удовольствием катались на самодельных деревянных коньках по льду. Летиция, в девичестве ездившая в гости к какому-то дальнему родственнику во Фландрию, научилась там кататься на коньках и теперь учила сына.

Но всему хорошему приходит конец. Сначала Филипп привез из города страшные вести о том, что Франция объявила войну Австрии.

– В городе все закупают продукты про запас, – сказал он Летиции, отчитываясь о тратах. – Мы могли бы неплохо заработать, продавая наши запасы, которые хранятся в подвалах.

Летиция, ведущая бюджет, согласилась с предложением повара, тем более что восстановление замка внесло значительную брешь в ее накопления. И Филипп стал ежедневно отправляться в город, как это некогда проделывал маркиз де Ланж, и продавать там продукты, свезенные в замок арендаторами земель.

Следующую плохую новость принес заезжий художник. Он ехал из Парижа в Италию изучать там искусство живописи, а по дороге останавливался у местных аристократов, дабы немного подкрепиться и пополнить свой кошелек, рисуя портреты жен и детей сиятельных особ. Предварительно накормленный Филиппом, художник предстал перед маркизой. Низко поклонившись, он объявил, что за пару жалких десятков ливров, причем даже и новыми революционными ассигнациями, готов написать маслом портрет красавицы, каковую представляет из себя Летиция. Ее же сына художник готов вообще написать бесплатно, так как более красивого и обаятельного мальчика он еще ни разу не видел и уж тем более не имел в качестве натуры. Летиция благосклонно выслушала предложение странствующего художника и согласилась позировать ему и дать в дорогу денег. Филипп, как оказалось, обладавший хорошей коммерческой жилкой, сумел с огромной выгодой продать большую часть продуктов, разумно попридержав остальное до более голодных месяцев, и теперь маркиза совершенно не нуждалась в деньгах, тем более что в бордоской глуши их просто некуда было тратить.

На следующее же утро художник поставил в зале мольберт, растер краски, усадил напротив окна Летицию и принялся делать предварительный набросок будущего портрета. Занимаясь рисованием, художник более раскованно себя почувствовал и сообщал маркизе последние новости столицы и сплетни месячной давности, так как именно тогда он покинул Париж.

– И как это вы надумали отправиться в Богом благословенную Италию? – спросила его маркиза.

– Знаете, Ваше сиятельство, как в таких случаях говорят, когда грохочут пушки, музы молчат, – ответил художник.

– Что вы хотите этим сказать? Ведь война с Австрией пока протекает у наших восточных границ.

– В самом Париже уже начинаются волнения. Я – сын художника, ремесленник от искусства, однако же не одобряю подобного бунта черни. Мне революция сильно ударяет по карману. И ударила бы еще сильнее, если бы я не уехал из Парижа. – Тут художник оторвался от мольберта и перешел на полушепот, словно говорил какой-то секрет: – Скоро якобинцы у меня последний кусок хлеба отнимут.

– Как отнимут? Запретят живопись? – изумилась маркиза. – И скажите, кто такие эти якобинцы?

– Так вы совсем ничего не знаете? – изумился в свою очередь художник. – Якобинцы – это самые ярые революционеры. Они выступают за отмену дворянства и аристократии как таковых. Вообще. Ну, скажите мне, пожалуйста, кто тогда станет у меня заказывать картины и портреты? Голытьба? Эти оборванцы? Нет, конечно. Может быть, буржуа, торгаши и адвокаты? Да они вообще ничего в искусстве не смыслят. – Тут художник вновь принялся столь яростно растирать краски, словно хотел вогнать в них всю свою злость на революцию. – И этот их новый вождь Робеспьер. Говорят, он живет в бедности, хоть и адвокат. Снимает флигелек не то у плотника, не то у столяра. Отказывает себе во всем и другим проповедует такой же аскетизм. Он-то и есть главный вожак якобинцев. Вы можете представить, чтобы при таком короле во Франции развивались бы искусство и культура? А еще говорят, – сказал художник, вновь переходя на шепот, – что скоро начнется новая революция, и тогда не останется не только ни одного члена королевской семьи, но и вообще ни одного аристократа.

Летиция не верила своим ушам. Такое просто невозможно в просвещенной Франции: отказ от искусства и живописи, проповедь аскетизма и показной бедности. И еще ее испугала угроза, таившаяся в слухах, пересказанных художником. Художник меж тем продолжал рассказывать последние новости Парижа:

– Голытьба уже не та, что три года назад. Оборванцы почувствовали свою силу, поняли, что когда их много, то они могут одолеть законную королевскую власть. Ну и, конечно, идея. Идея о том, что если у тебя не получилось честно заработать себе на кусок хлеба, то можно собрать вокруг себя таких же нищих неудачников и отобрать кусок у более трудолюбивых. Естественно, что после таких мыслей работать уже никто не захочет, а все захотят только грабить и убивать. Вот что теперь в Париже называется истинной революцией!

Через несколько дней из Парижа действительно стали поступать все более и более тревожные вести. Филипп теперь вновь каждый божий день стал выезжать в город, так как цены на продукты питания взлетели до небес, по меткому выражению базарных кумушек. И вот неожиданно в один прекрасный вечер повар не вернулся назад в замок. Взволнованная маркиза вызвала к себе Мясника и приказала ему съездить в город и разузнать, что сталось с верным Филиппом. Люка примчался только под утро. Летиция и Антуан не сомкнули глаз, ожидая его возвращения. Мясник ввалился в будуар маркизы и, шатаясь от усталости, сообщил:

– Филипп находится в тюрьме. Он задержан по личному распоряжению Одноглазого Марата как спекулянт.

– Что за глупости! – воскликнула Летиция. – Одноглазый Марат может с таким же успехом арестовать весь городской рынок! Нет, причина ареста Филиппа заключается вовсе не в торговле продуктами питания. Это началась новая революция голодранцев, и Марат подбирается к нам. Скажи, Люка, тебя пытались задержать гвардейцы?

Мясник подбоченился и утвердительно кивнул головой:

– Пытались, да только я им не дался. Наскочили на меня прямо у ворот тюрьмы, когда я ходил навещать беднягу Филиппа. До сих пор, наверное, лежат там, очухиваются.

Летиция ненадолго задумалась, а затем, приняв решение, распорядилась:

– Люка, сейчас не время для отдыха. Ступай в конюшню и запрягай экипаж. Мы уезжаем.

– Прямо сейчас? Куда?

– Да, прямо сейчас. В Италию. Антуан, поможешь мне паковать вещи. Бери только самое ценное.

Антуан молча кивнул головой. Он понял, что это был не отъезд, а самый настоящий побег.

Пока маркиза с сыном собирали и паковали вещи, Люка запряг пару лошадей в дорожный экипаж и еще пару оставшихся оседлал на всякий случай и пристроил по бокам экипажа. Затем взбежал наверх и помог беглецам перенести вещи. Вскоре экипаж выехал из ворот замка и покатил по дороге.