chitay-knigi.com » Историческая проза » Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века - Роберт Дарнтон

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 29 30 31 32 33 34 35 36 37 ... 42
Перейти на страницу:

Интерпретация предмета такой степени удаленности связана с большими трудностями, но не невозможна, потому что смысл поступка, как и сам поступок, может быть раскрыт с помощью детективного расследования. Будьте уверены, текст песни несет самостоятельное, не меняющееся сообщение – не больше и даже не меньше, чем высказывание в политическом трактате. Как утверждал Квентин Скиннер, тексты трактатов обычно являются ответами на другие трактаты и вопросы, поднятые в определенных обстоятельствах, а их значение неотрывно связано с контекстом, в котором их распространяют[184]. Песни и стихотворения 1749–1750 годов были наполнены смыслом, благодаря тому, как их пели или читали в тот или иной момент и в том или ином месте. К счастью, парижская полиция концентрировалась на подобных внешних факторах в своем расследовании, и доказательства из других источников подтверждают их выводы. Недовольные войной, заключенным миром, экономической ситуацией и злоупотреблением властью, воплощенным в таких событиях, как грубый арест принца Эдуарда, парижане выражали свое недовольство в речах, пении и написании стихов. Помимо общего ощущения недовольства, поэзия передавала еще несколько сообщений, которые можно понять по-разному: как закулисные маневры, осуществляемые для поддержки партии д’Аржансона при дворе, как протест против налога «vingtième», как выражение уязвленной национальной гордости после провозглашения Второго Аахенского мира, как насмешки парижан над властью, воплощенной в Бернаже («prévôt des marchands»), и просто как попытки певцов и шутников создать себе репутацию. Некоторые из Четырнадцати продемонстрировали такой же интерес к эстетической, какой и к политической составляющей полученных ими стихотворений.

Как все символические конструкции, стихи многозначны. Они достаточно насыщенны, чтобы означать разные вещи для разных людей на пути своего распространения. Ограничить их до одной интерпретации значило бы неверно понимать их суть. И все же разные смыслы стихов не превышали способности современников к их пониманию, и, с исторической перспективы, одно настроение подозрительным образом отсутствует: парижане 1749–1750 годов не выражали чувство гнева и отчуждения, готовность прибегнуть к крайним мерам и взрывоопасное непостоянство «гула толпы» («bruits publics»), наполнявшего улицы Парижа с 1787 по 1789 год. Ни один из Четырнадцати не проявлял революционных настроений.

Нет смысла выстраивать причинные связи с 1789 годом, лучше разграничить контекст. В середине века Париж не был готов к революции. Но в нем сложилась эффективная система коммуникации, информировавшая общество о важных событиях и дающая постоянные комментарии к ним. Коммуникации позволяли сплотить общество, благодаря актам передачи и получения информации, построенным на общем ощущении вовлеченности в государственные дела. «Дело Четырнадцати» позволяет вблизи изучить этот процесс. Оно показывает, как действует информационное общество, когда информация распространяется словесно и поэзия передает сообщения среди обычных людей, крайне эффективно и задолго до Интернета.

Приложения
Песни и стихотворения, передаваемые Четырнадцатью

1. «Monstre dont la noir furie»

Не удалось обнаружить ни одной копии этой оды. В докладах о расследовании генерал-лейтенант Беррье выделял ее из других произведений, обнаруженных полицией, и описывал как стихотворение, автора которого им изначально было велено арестовать: «Depuis le 24 avruil, il a paru une ode de 14 strophes, contre le roi intitulée “L’exil de M. Maurepas”» («24 апреля появилась ода в 14 строфах, обращенная против короля и озаглавленная “На ссылку месье де Морепа”»); Bibliothèque de l’Arsenal, ms. 11690, folio 120. Полиция обычно определяла ее, как и другие стихотворения, по первой строке. Вот их запись в другом рапорте, ms. 11690, folio 151: «Monstre dont la noir furie» ou les vers sur l’exil de M. de Maurepas» («“Чудовище, чья ярость черна” или стихотворение на ссылку месье де Морепа»).

2. «Quel est le triste sort des malheureux Français»

Эта ода записана в нескольких «chansonniers» и в других источниках, без существенных изменений в тексте. Например, в Парижской исторической библиотеке, ms. 649, pр. 13–15. Здесь мы цитируем ее из «Vie privée de Louis XV, ou principaux événements, particularités et anecdotes de son règne» (Париж, 1781), II, pp. 372–374, где есть довольно удобные примечания. Я модернизировал французский язык здесь и в других текстах:

Quel est le triste sort des malheureux Français!
Réduits à s’affliger dans le sien de la paix!
Plus heureux et plus grands au milieu des alarmes,
Ils répandaient leur sang, mais sans verser de larmes.
Qu’on ne nous vante plus le charmes du repos:
Nous aimons mieux courir à des périls nouveaux,
Et vainqueurs avec gloire ou vaincus sans bassesse,
N’avoir point à pleurer de honteuse faiblesse.
Edouard[185] fugitif a laisé dans nos coeurs
Le désespoir affreux l’avoir été vainqueurs.
A quoi nous servait-il d’enchaîner la victoire?
Avec moins de lauriers nous aurions plus de gloire.
Et contraints de céder à la loi du plus fort,
Nous aurions pu du moins en accuser le sort.
Mais trahir Edouard, lorsque l’on peut combattre!
Immoler à Brunswick[186] le sang de Henri Quatre!
Et de George vaincu subir les dures lois!
O Français! O Louis! O protecteurs des rois!
Est-ce pour les trahir qu’on porte ce vain titre?
Est-ce en le trahissant qu’on devient leur arbitre?
Un roi qui d’un héros se déclare l’appui,
Doit t’élever au trône ou tomber avec lui.
Ainsi pensaient les rois que célèbre l’histoire,
Ainsi pensaient toux ceux à qui parlait la gloire.
Et qu’auraient dit de nous ces monarques farmeux,
S’ils avaient du prévoir qu’un roi plus puissan qu’eux,
Appelant un héros au secours de la France,
Contractant avec lui la plus sainte alliance,
L’exposerait sans force aux plus affreux hasards,
Aux fureurs de la mer, des saisons et de Mars!
Et qu’ensuite unissant la fablesse au parjure,
Il oublierait serments, gloire, rang et nature;
Et servant de Brunswick le système cruel,
Traînerait enchaîne le héros à l’autel!
Brunswick, te faut-il donc de si grandes victimes?
O ciel, lance tes traites; terre, ouvre tes abimes!
Quoi, Biron[187], votre roi vous l’a-t-il ordonné?
Edouard, est-ce vous d’huissiers environné?
Est-ce vous de Henri le fils dignes de l’être?
Sans doute. A vos malheurs j’ai pu vous reconnaître.
Mais je vous reconnais bien mieux à vos vertus.
O Lois! Vos sujets de douleur abattus,
Respectent Edouard captif et sans couronne:
Il est roi dans les fers, qu’êtes-vous sut le trône?
J’ai vu tomber le sceptre aux pieds de Pompadour[188]!
Mais fut-il relevé par les mains de l’amour?
Belle Agnès[189], tu n’es plus! Le fier Anglais nous dompte.
Tandis que Louis dort dans le sein de la honte,
Et d’une femme obscure indignement épris.
Il oublie en ses bras nos pleurs et nos mépris.
Belle Agnès, tu n’es plus! Ton altière tendresse
Dédaignerait un roi flétri par la faiblesse.
Tu pourrais réparer le malheurs d’Edouard
En offrant ton amour à ce brave Stuard.
Hélas! Pour t’imiter il faut de la noblesse.
Tout est vil en ces lieux, ministres et maîtresse:
Tous disent à Louis qu’il agit en vrai roi;
Du bonheur des Français qu’il se fait une loi!
Voilà de leurs discours la perfide insolence:
Voilà la flatterie, et voici la prudence:
Peut-on par l’infamie arriver au bonheur?
Un peuple s’affaiblit par le seul déshonneur.
Rome, cent fois vaincue, en devenait plus fière,
Et ses plus grands malheurs la rendaient plus altière.
Aussi Rome parvint à dompter l’univers.
Mais toi, lâche ministre[190], ignorant er pervers,
Tu trahis ta patrie er tu la déshonores.
Tu poursuis un héros que l’univers adore.
On dirait que Brunswick t’a transmis ses fureurs;
Que ministre inquiet de ses justes terreurs
Le seul nom d’Edouard t’épouvante et te gêne.
Mais apprend quel sera le fruit de cette haine:
Albion[191] sent enfin qu’Edouard est son roi,
Digne, par ses vertus de lui donner le loi.
Elle offre sur la trône asile à se grand homme,
Trahi tout à la fois par la France et par Rome;
Et bientôt les Français, tremblants, humiliés,
D’un nouvel Edouard viendront baiser le pieds.
Voilà les tristes fruits d’un olivier funeste
Et de nos vains lauriers le déplorable reste[192]!

3. «Peuple jadis si fier, aujourd’hui si servile»

1 ... 29 30 31 32 33 34 35 36 37 ... 42
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 25 символов.
Комментариев еще нет. Будьте первым.
Правообладателям Политика конфиденциальности