Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Юра умер, Витя умер, остался лишь Симулянт. Идиотская кличка для идиотского мальчика. Но ему, этому криптосапианту, подходит. 18 лет стараний…
— Можно вопрос?! — громко спрашиваю я, глядя в глаза ученому, уже протирающему мне вену на локте, — Всего один.
— Задавайте, Виктор Анатольевич, — хмыкает Лещенко.
— Не вам, — качаю я головой, — Валерию Кузьмичу.
Майор КГБ едва заметно вздрагивает, но смотрит мне в глаза. Для других он был майором, а я всё помнил ту смешную маску из старой детской майки, что мы вертели, дабы я не пугал его дочь. Обиды уже не было, но одним моментом я не мог не поинтересоваться.
— Если на исследования выделили такие средства, — начинаю громко и внятно говорить я, — Если вы все так со мной «мучились» …, то почему… зачем… Нет, не так. Почему хотя бы не предупредили, чтобы я так не убивался на занятиях? Я не говорю о том, что страна могла найти какую-нибудь слепую бабушку, а затем провести усыновление, дать мне возможность общаться хоть с кем-либо! Может быть, с вашей точки зрения это уже чересчур, но почему хотя бы не заставить меня больше отдыхать? Ради чего я работал и учился всю сознательную жизнь? Чтобы сейчас сдохнуть? Ради этого?
Тишина. Лишь валькирия с явным интересом косится на высокого, но сейчас слегка сгорбившегося майора, стоящего по левую руку от неё. А тому явно нечего сказать. Слепая бабуся — слишком мощный аргумент. Спустя пару минут даже ежу бы стало ясно, что вопрос остался без ответа. Кто виноват и что делать — уже почти в прошлом.
Судя по холоду проникающей в вену иглы, Егору Дмитриевичу надоели прелюдии. Не могу его в этом винить, просто слежу за тем, как он выжимает поршень шприца, запуская мне в кровеносную систему коктейль дури.
— Сказать по существу, Виктор Анатольевич, — говорит мне ученый, выдернув иглу и зажимая дырку ваткой со спиртом, — Я увидел в вас личность, только когда вы меня так изящно подставили перед Жорновым и Кабенко. Это было сильно, признаю. В знак уважения, отвечу вам как взрослому человеку, почти коллеге: ваше существование испортило многим, не только мне и товарищу Радину, очень много крови. Очень много. Не все могут быть беспристрастны. Не всем нужен повод. Иногда хватает лишь взглянуть в графу с расходами.
— …или мне в глаза, — ухмыльнулся я холодеющими губами, чувствуя, как мозги проводят предстартовую подготовку в царство кайфа и неадеквата, — Надеюсь, мы еще увиди…
Язык просто замер, а меня вштырило так, что аж натянулся дугой между удерживающих манипуляторов, трясясь в судорогах и заставляя металл истошно скрипеть. Глядя, как быстро сваливает Лещенко, как хищно прищуривается, сгибаясь вперед, майор Окалина, как бледнеет Радин, ломая ручку в кулаке, я подумал, что это, несмотря ни на что, была хорошая жизнь. По крайней мере, в ней было куда меньше разочарований.
Мозг повело, подкинуло, приплюснуло, перед глазами расцвели фиалки, из которых поехали паровозы. Ладони наполнились гадковатым ощущением единственных сисек, что в них когда-либо попадали, а затем всё это богатство, маша голубиными крылышками, порскнуло с них в разные стороны. Лицо майора Окалины расплылось в похабной улыбке, подмигнуло третьим глазом со щеки, а затем куда-то весело укатилось, оставив туловище возвышаться над долговязым и слишком грустным Радиным, возле которого мял себе ладошки гадкий зеленый Лещенко. Мне стало хорошо, очень хорошо, грустно, злобно и неприятно, как будто невыносимо нужно было пёрнуть, но не одним отверстием, а каждой порой своей кожи. Ощущение лавинообразно усилилось, заставив меня затрястись как суслика под высоковольтной линией…
…а затем я взорвался.
Глава 10. Здравия желаю, товарищ криптид!
Сознание включилось от разговора, начавшегося прямо рядом со мной, но сделало это очень странным образом. Никакого «я» не было, осознание кто я, что я, в каком положении, даже чувство собственного тела, всё это пришло позже. Сначала была некая сферическая пустая ясность, в которую проваливались, не вызывая какой-либо реакции, речи находящихся рядом людей.
— К чему нам готовиться, Егор Дмитриевич? Вы изучали его до…
— Извините, Нелла Аркадьевна, но, кажется, вы плохо слушали мои речи, обращенные как раз к Виктору. А мне казалось, что говорю громко и ясно! С ним не работают никакие общие статистические системы, понятно вам? Никогда не работали! Он плод союза двух «радужных» адаптантов в какой-то момент их формирования, понятно вам? И я…
— Меня интересует степень его потенциальной опасности для людей, города, страны, мира, товарищ Лещенко. Будьте добры прояснить этот вопрос. Немедленно, пока я не отдала приказ о ликвидации.
— Вы… вы серьезно? На каких основаниях?!
— Вы накачали парня коктейлем из наркотиков, он активировался и сменил состояние. Мне что, напомнить вам стандартные процедуры контроля меняющих состояние неосапиантов? Напомнить теорию эталона Вирглинского?
— Я сам помогал выводить Верглинскому теорию эталона!
— Это не имеет отношения к текущему положению дел, товарищ Лещенко. У меня на руках, в моем ведомстве, находится потенциальная угроза неизвестного уровня. Причем, манифестирующая на данный момент, Егор Дмитриевич, лишь одну способность. Пока что. Да, манифестация безвредна, вы лично это доказали. Да, дело Изотова говорит о том, что он чрезвычайно устойчив психически. Но! Он сменил состояние, находясь под целым букетом препаратов! Теория эталона, това…
— Вы что, издеваетесь, Нелла Аркадьевна? Он изолирован, он безопасен, он должен очнуться, а вы сейчас требуете от меня гарантий… зачем? Мы же можем пронаблюдать! Мы должны пронаблюдать!
— Всего одна способность, Игорь Дмитриевич. Из скольки? Сколько их у него может быть? Каких?
— Это мы и должны выяснить!
— Вы — должны. А я должна гарантировать безопасность этому городу. Сами знаете, чем я занимаюсь. У нас на руках активированный криптид, сменивший состояние во время тяжелого отравления наркотиками.
— Он сменил его до того, как большая часть коктейля подействовала!
— Вы что, не…
Моё терпение, которое, как оказалось, у меня присутствует вместе с способностью понимать слова
