Наконец после долгого, страшного пути расположились лагерем на ночевку. Место для ночлега выбрали хорошее – сухое, ровное, укрытое от ветра кольцом деревьев, с мягкой травой и густо стелющимся по земле мхом.

– Сколько еще до Моревских рудников? – спросил у Глеба воевода, снимая с плеча прошитую стальной нитью перевязь с тяжелым мечом.

Глеб прикинул в голове и ответил:

– Верст семь. Хотя расстояния здесь никогда не бывают точными.

– Ты говорил, что Моревские рудники кишат волколаками?

Глеб кивнул.

– Да. По крайней мере, раньше так было.

В глазах воеводы появилось недовольство.

– Опасное место для ночлега, – сухо сказал он. – Не нападут ли они на нас ночью?

– Мы обложим лагерь кострами и будем поддерживать в них огонь до рассвета. Огонь слепит волколаков. Если костры не потухнут – близко они не подойдут. Ну, а если подойдут, у твоих стрелков есть мушкеты. С десяти шагов мушкетная пуля легко разворотит волколаку морду.

Лицо Бранимира осталось мрачным и недовольным, однако он сказал:

– Что ж, будь по-твоему. У меня осталось семеро стрельцов. Я установлю возле костров дозорный пост и буду сменять его каждые два часа.

– Хорошая мысль, – одобрил Глеб. – Сооружайте костры, а я пойду осмотрюсь.

Глеб зашагал к темной стене деревьев и через несколько секунд растворился в этой живой, трепещущей и опасной темноте.

Толмач Рамон, сидя у костра, тщательно осматривал свою рубашку. Заметив пятно присохшей грязи, он попытался оттереть его ногтем.

Сидевший рядом ратник глянул на него и насмешливо проговорил:

– Ты прямо как девка, толмач. Наверное, в грязном исподнем и спать не ляжешь?

– Человек сотворен по образу и подобию своего Создателя, – вежливо ответил Рамон. – Но, глядя на некоторых, можно подумать, что их создателем была чумазая обезьяна. Кстати, друг мой, ты знаешь заповедную тайну воды?

– Какую? – насторожился ратник.

Рамон поманил воина пальцем, а когда тот нагнулся, сказал:

– Она пригодна не только для питья, но и для умывания.

Ратник побагровел от ярости, но сделал над собой усилие и ухмыльнулся.

– Думаешь, эта тайна сделает меня счастливым?

Рамон мягко улыбнулся и качнул головой.

– Лучше. Она сделает тебя чистым.

Стрельцы, слышавшие это, засмеялись. Впрочем, смех этот длился недолго. Ратники выглядели совершенно измотанными. Яловые сапоги и охотничьи чирки с длинными голенищами они скинули, а мокрые портянки развешали на прутах-вешалах вкруг разведенного костра.

Где-то далеко прокаркал ворон. Один из ратников насторожился и тихо проговорил:

– Не к добру это. Ворон – птица злая.

– Дурак ты, Куныр, – сказал ему, позевывая, другой. – И про ворона ничего не ведаешь.

– А ты, что ли, ведаешь?

– Конечно. И ты должон ведать. Это знание нам от предков передается. – Ратник вздохнул. – Да только нынче мало кто к ним прислушивается.

– К кому? – спросил кто-то из растянувшихся на траве стрельцов.

– Да к предкам. Все бегаем, суетимся. Думаем, что самые умные. А только предки наши во сто крат умнее нас были. Вот и про ворона вы ничего не знаете. А промеж тем ворон – птица Земного Огня.

– Это почему же? – поинтересовался кто-то из стрельцов.

– Потому что черная. Все черные птицы помогают человеку. И глухарь, и дятел. Глухарь живет на пожарищах и собирает души погорельцев, чтобы унести их в Уграй.

– А дятел?

– А дятел долбит в деревьях дыры, чтобы спрятать туда души померших детишек.

– От кого спрятать?

– Ясно от кого. От гончих бога Велеса.

Некоторое время ратники молчали, прислушиваясь к звукам вечернего леса. Потом один из них заявил:

– Я про такое слышал. Только врешь ты, Скуратка. Это не наша вера, а вера лесных людей из восточных лесов.

– Вера наших предков не отличалась от их веры, – сухо возразил Скуратка. – Вот скажи мне, Бутый, ты когда медведя губишь, душу его пленишь?

– Конечно. Коли медведю нос не отрезать и душу его не пленить, душа эта во сне к тебе придет и насмерть задерет.

– Верно. А ведь лесной народ поступает так же.

Снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь далеким карканьем ворона и шорохом листьев.

– А я люблю рыбу, – совершенно невпопад проговорил рыжеволосый, конопатый ратник, лежащий у костра с травинкой во рту. – Весной и осенью, коли воевода даст увольнение, всегда у реки промышляю. Бью стрелами щук и налимов, которые жмутся к берегу. Иной день по полтора пуда настрелять получается.

Ратник Бутый усмехнулся и спросил:

– И к чему ты это сказал?

– Так, ни к чему. Просто вспомнилось.

– Вспомнилось ему, – проворчал ратник Куныр. – Разбередил душу… Я в детстве тоже с батей рыбачить любил. Видел бы ты, каких мы сомов из Большой Лозарки вытягивали. По четыре пуда весом!

– Это ты, братец, врешь, – возразил Скуратка. – В Большой Лозарке отродясь таких сомов не бывало.

– Это у тебя не бывало. А у нас с батей бывало.

– Чего это вы раскудахтались, как хлебопашцы на торжке? – сердито проговорил самый хмурый и молчаливый из ратников. – Лучше о другом подумайте. Вокруг кровь, смрад, а наш Первоход и в ус не дует. А мечом своим машет так бойко, будто он у него не из хуралуга, а из берестяного прутика.

– Верно говоришь, друг, – согласился Бутый. – А знаешь, почему его кличут Первоходом?

– Знаю. Считается, что он первым пришел в Гиблое место. Однако это не так.

– Что значит «не так»?

– А то и значит. Люди ходили в Гиблое место задолго до Первохода. И уж тем более задолго до нонешних ходоков.

Ратники посмотрели на хмурого товарища недоверчиво.

– А ты-то почем знаешь? – спросил его один.

Хмурый чуть прищурил зеленые глаза и ответил:

– Знаю. Мне прабабка рассказывала, когда еще я был мальчонкой. Долго жила моя прабабка на свете.

Ратники притихли, с любопытством глядя на хмурого и ожидая услышать интересную историю. Но хмурый замолчал и уставился на огонь. Наконец один из стрелков, сутулый и длиннорукий, как горбун, не выдержал.

– Чего томишь? Рассказывай уже.

Хмурый прищурил зеленые глаза, пригладил ладонью курчавую бороду и только после этого заговорил снова:

– В нашем роду все живут долго. У моей прабабки тоже была прабабка. И она рассказывала ей про прежних храбрых воинов, которые ходили в Гиблое место. И не шебуршились по окраинам, соскребая с берегов Лызьвы бурую пыль, а ходили в самое сердце Гиблого места.