— Чрезвычайно обидно, что многие другие с нами не согласны, — сказал Самад, который от этой второй улыбки потеплел и ощутил легкое посасывание в своем безупречном пятидесятисемилетнем желудке. — Похоже, мы сегодня в меньшинстве.

— За вас стояли Чалфены — очаровательные люди, интеллектуалы. — Она понизила голос, словно речь шла о каком-то экзотическом заболевании. — Он ученый, а она специалист по садоводству, но совершенно не зазнаются. Мы с ними поговорили, они считают, что вам нужно дальше отстаивать свою точку зрения. Я подумала: а что, если летом нам это еще раз обсудить, а в сентябре выдвинуть ваш проект на повторное голосование? Ближе к делу все продумаем, может, напечатаем брошюры и еще что-нибудь сделаем. Потому что я, знаете ли, очень интересуюсь индийской культурой. А праздники, о которых вы говорили, намного… ярче и в плане музыки, и в плане оформления. Будоражат воображение! — сказала в самом деле взбудораженная Поппи Берт-Джонс. — Это было бы очень хорошо — в смысле, для детей.

Самад не сомневался в том, что эта женщина не может испытывать к нему ни малейшего физического интереса. И все же он огляделся, нет ли поблизости Алсаны, все же нервно позвенел в кармане ключами от машины, все же ощутил, как от страха перед Богом сжалось сердце.

— На самом деле я не из Индии. — Самад произнес эту фразу, которую в Англии ему приходилось часто повторять, бесконечно дружелюбнее, чем обычно.

Поппи Берт-Джонс взглянула на него удивленно и разочарованно.

— Не из Индии?

— Нет. Я из Бангладеш.

— Бангладеш…

— Бывший Пакистан. А еще раньше Бенгал.

— А, понятно. То есть это одна и та же страна.

— Да, примерно в тех же границах.

Ненадолго повисло тягостное молчание, и Самад отчетливо понял, что хочет эту женщину больше, чем любую другую за последние десять лет. Вот такие дела. Желание не потрудилось осмотреться на местности, проверить, нет ли рядом соседей, — просто вышибло дверь и ворвалось в дом. Самада затошнило. Он сообразил, что на его лице, как в кривом зеркале, гипертрофированно отражается весь спектр чувств, от вожделения до ужаса, пока он мысленно оценивает Поппи и все физические и метафизические последствия их знакомства. Лучше что-нибудь говорить, а то будет хуже.

— Э-э-э… Хорошая идея насчет повторного голосования, — сказал Самад против воли, потому что теперь разговором управляла не воля, а какое-то звериное чувство. — Если у вас найдется свободное время.

— Да, давайте это обсудим. Я позвоню вам через несколько недель. Мы могли бы встретиться после оркестра.

— Да… чудесно.

— Отлично! Значит, договорились. Знаете, у вас восхитительные сыновья, они очень необычные мальчики. Мы разговаривали с Чалфенами, и Маркус точно подметил: индийские дети — не в обиду вам будет сказано — обычно гораздо…

— Что?

— Спокойнее. Они прекрасно воспитаны, но слишком, я бы сказала, зажаты.

Самад представил, что было бы, услышь эти слова Алсана.

— А Маджид и Миллат вполне… раскованные.

Самад попытался улыбнуться.

— Маджид очень умный для своих девяти лет — это все признают. Да, он действительно выдающийся ребенок. Вам и правда есть чем гордиться. Он держит себя совсем как взрослый. Даже в одежде… никогда не видела, чтобы девятилетние так строго одевались.

У близнецов была возможность самим выбирать себе одежду, но если Миллат клянчил у Алсаны «Найк» с фирменной «галочкой», «Ош Кош Би Гош»[42]и немыслимые свитера, которые можно носить наизнанку, то Маджид в любую погоду ходил в сером пуловере, серой рубашке, черном галстуке, в начищенных черных туфлях и очках, купленных в магазине Национальной службы здоровья, и выглядел словно карлик-библиотекарь. Алсана затаскивала его в отделы, где продавалась яркая детская одежда, и упрашивала: «Малыш, давай купим что-нибудь синее, ради Аммы, а? Синий так подходит к твоим глазам. Ради Аммы, Маджид. Неужели тебе не нравится синий? Ведь это цвет неба!»

«Нет, Амма. Небо не синее. Там белое излучение. Белый цвет содержит в себе все цвета радуги, и когда он проходит в небе сквозь мириады молекул, нам остаются видны только цвета с короткими волнами — синий, фиолетовый. На самом деле небо не синее. Оно только кажется таким. Это называется спектр Рэлея».

Странный ребенок с холодным умом.

— Вам есть чем гордиться, — повторила Поппи, улыбаясь до ушей. — Я бы на вашем месте очень гордилась.

— К сожалению… — Самад вздохнул, и мрачная дума о втором сыне на пару минут отвлекла его от эрекции. — Миллат ни на что не годится.

Поппи едва не обиделась.

— Что вы! Я совсем не имела в виду, что… я хотела сказать, он, возможно, и находится в каком-то смысле в тени Маджида, но он настоящая личность! Не такой… ученый, но все его просто обожают — к тому же он очень красивый мальчик. Еще бы… — Тут она подмигнула и похлопала Самада по плечу. — Гены-то хорошие.

«Хорошие гены»? Что она имеет в виду?

— Привет! — Подошедший сзади Арчи гулко хлопнул друга по спине.

— Привет! — Арчи пожал руку Поппи с той насмешливой аристократичностью, которой всегда вооружался при встрече с образованными людьми. — Арчи Джонс. Отец Айри, за грехи мои тяжкие.

— Поппи Берт-Джонс. Я веду у Айри…

— Музыку, я знаю. Только о вас и слышим. Айри немного расстраивается, что ее не поставили первой скрипкой… может, на будущий год, а? Итак! — говорил Арчи, переводя взгляд с Поппи на Самада, который стоял немного в стороне и как-то подозрительно выглядел, чертовски подозрительно, решил про себя Арчи. — Перед вами пресловутый Икбал! Переборщил ты сегодня на собрании, Самад. Верно я говорю?

— Ну, не знаю, — проворковала Поппи. — Мне показалось, что мистер Икбал выступал замечательно. Многие его высказывания меня просто поразили. Вот бы мне столько всего знать! Но я, увы, как тот пони, который выучил один-единственный номер. Мистер Икбал, вы случайно не профессор?

— Нет-нет, — запротестовал Самад, злясь, что из-за Арчи соврать невозможно. — Я работаю в ресторане. — Сказать «я официант» у него язык не повернулся. — В юности я учился, но началась война и… — В конце предложения Самад поставил пожатие плечами и увидел с упавшим сердцем, как веснушчатое лицо Поппи Берт-Джонс вытягивается большим красным вопросительным знаком.

— Война? — спросила она так, будто он сказал «радио», «пианола» или «патефон». — За Фолклендские острова?

— Нет, — отрубил Самад. — Вторая мировая.

— Ой, мистер Икбал, никогда бы не подумала. Вы, наверное, были совсем юным?

— Да, милочка, даже танки там были старше нас, — ухмыльнулся Арчи.