И поэтому я поехал не домой, где меня в волнении и с нетерпением дожидалась разнесчастная Анжелина, а к дому капитана Петрова, хотя раньше планировал приехать туда только вечером, когда, как я предполагал, гроб с телом уже, может быть, привезут из морга. Я не люблю подобные мероприятия, но иногда приходится быть их участником.

У подъезда стояла толпа. Прямо в газон заехало несколько машин с военными номерами. И я заехал туда же, потому что больше поставить машину было негде. Два водителя-солдата с «уазиков» курили у дверей подъезда. Я с удовлетворением увидел у них нарукавную эмблему с летучей мышью[7]. Значит, собственная служба не оставила заботы об инвалиде на попечение семьи и взяла часть хлопот на себя. Хоть это радовало. Слышал я, что в армии многое изменилось или, по крайней мере, медленно меняется в сравнении с временами первой чеченской войны. Первую чеченскую войну с разваленной армией и невозможно было выиграть, при всей несовместимости масштабных понятий России и Чечни. Вторая война меня коснулась мало, но иногда появлялось желание оказаться там и посмотреть, как все происходит. Может быть, даже стать участником событий. К сожалению, служба по контракту слишком продолжительная, а я не собирался запирать себя еще на пять лет в тугие рамки армии.

Лифт скрипел, как почти все лифты в стране. В моем элитном доме он тоже скрипит... Но на четырнадцатый этаж меня все же поднял быстро. На лестничной площадке курили старший лейтенант и подполковник спецназа ГРУ. Незнакомые... Да и откуда мне знать тех, кто служит сейчас, если я не знал всех, кто служил тогда, двенадцать лет назад...

Оказалось, я ошибся, и глаза меня подвели. Я хотел уже пройти в квартиру, когда услышал за спиной:

– Онуфриенко...

Я обернулся, вглядываясь в шагнувшего ко мне подполковника. И не сразу узнал Угарова. Розовощекий лейтенант с всегда поджатыми губами превратился в подполковника с угловатым жестким лицом. Мы с ним однажды встречались уже после службы здесь же, в квартире Петрова, только тогда Угаров говорил, что через месяц станет старшим лейтенантом.

Я пожал протянутую руку. Вспоминал, как зовут Угарова, и с трудом вспомнил – Владимир Александрович. Не знал, как назвать его, на «вы» или на «ты», и потому коротко, почти скорбно улыбнулся. Улыбка, как я хорошо знал, многократно эту улыбку рассматривая в зеркале, совершенно не шла к моему типу лица. Она больше на ухмылку походила.

– Ты бывал у него?

– Посещали время от времени... Вместе с Волком...

– Когда в последний раз был?

– Недели три назад... Да, как раз три недели...

Угаров потер гладко выбритый подбородок.

– Знаешь, что он дневник вел?

– Нет, не знаю...

– Общая тетрадь... Он туда свои мысли и переживания записывал... Людмила Евгеньевна так говорит... Она как-то прочитала несколько страниц, когда капитана дома не было, ужаснулась...

– Нет, не видел...

– Эта тетрадь пропала... Там могли быть записаны сведения, не подлежащие разглашению. У нас все-таки служба, сам понимаешь... Вчера днем он еще писал, а вечером... После этого... Тетрадь пропала... Менты говорят, что тетради не видели...

Я плечами передернул. Дескать, ничем помочь не могу.

– Если, случаем, увидишь где-то... Имей в виду...

– Буду иметь... – кивнул я и прошел в квартиру.

Леонида Михайловича еще, конечно, не привезли, но в большой комнате для гроба уже поставили табуретки. И даже пару венков уже кто-то принес.

Я подошел к сидящей в черном платке сразу постаревшей многострадальной Людмиле Евгеньевне. Она держала в руках деревянную рамку и смотрела безотрывно на фотографию Леонида Михайловича, перевязанную черной траурной лентой. У нее у самой все лицо заострилось, как заостряется у мертвецов. Слов для выражения соболезнования не было. Их не бывает, таких слов, которые могут смягчить горечь потери, и я просто положил руку ей на плечо.

– Стас... – сказала она тихо. – Спасибо...

Благодарить было, кажется, еще не за что...

– Похороны когда?

– Завтра в половине второго...

– Помощь какая-то нужна?

Она неопределенно плечами пожала, но в глаза смущенно не посмотрела. Я понял, вытащил из кармана нераспечатанную пачку десятидолларовых купюр. Не слишком щедро, но у меня не было причин показывать свою щедрость, а отношение между двумя бывшими пленниками не измерялись деньгами.

– Спасибо... – Людмила Евгеньевна смущенно убрала деньги в карман.

– Вы бы ушли туда, в комнату... – кивнул я на дверь. – Здесь все нараспашку, дует... Простынете, и не заметите как...

Она сама, может быть, и не поняла, хотя кивнула, но две сидящие рядом женщины взяли Людмилу Евгеньевну под руки, помогли встать и увели в соседнюю комнату. А оттуда Василий вышел, сын Леонида Михайловича. Грустно кивнул мне.

– Сергей Михайлович был? – спросил я.

– Вчера... Сегодня попозже, наверное, приедет...

Я кивнул. Значит, вопрос ясен. Вышел на кухню и оттуда позвонил Волку.

* * *

Волка я встретил во дворе. Выглядел он привычно беспечно, но я хорошо знал, что он мой сигнал услышал и к неожиданностям готов.

– Поднимись, покажись... – предложил я. – Я в машине буду...

– Помощь там нужна?

– Разве что деньгами... Я тысячу баксов дал... А так – помощников много... Спецназ зашевелился... Они всем обеспечат. Тетрадь какую-то ищут. Дневник капитана...

– У меня тетрадь... – сказал Волк, вдруг насупившись.

– Отдай Угарову. Он теперь в подполковниках ходит...

– Не отдам... Там о нас... И для нас написано... Не для них...

– Откуда она у тебя?

– Мент привез... Он сам почитал, показалось неинтересным... Мне отдал...

– Ладно... Как хочешь... Если узнают, доставать начнут...

– Я «потеряю»... Скажу, Серега показывал, но забрал, потому что сам не дочитал... Пусть докажет, мент позорный...

– Поднимись... Потом про мента и поговорим...

– Назрела тема?

– Очень даже...

– Понял. Я быстро...

* * *

Спустившись из квартиры Петрова, Толян уже не выглядел тем беспечным парнем, который пять минут назад к дому подъехал. Должно быть, атмосфера квартиры на него сильно подействовала. На меня, кстати, подействовала тоже. Он сел ко мне в «Хаммер».

– Угарова видел?

– Не узнал, чесс-слово... Он меня узнал сам... Правда, обнимать при всех постеснялся...