Он все-таки поймал ее губы своими и жадно впился в них. И снова его рука робко коснулась ее груди — и снова отпрянула. «Он дразнит меня? — подумала Алина. — Или чего-то боится? Или хочет, чтобы я сама все сделала?»

— Ты меня задушишь, — сказала она, отступая.

Ее рука сама нащупала дверной замок и провернула задвижку. Дверь открылась.

— Ты меня прогоняешь? — удивленно спросил Артем.

— Нет. Не прогоняю. А только прощаюсь.

Он вздохнул и послушно вышел.

Закрыв за ним дверь, Алина еще долго стояла в прихожей, прислонившись к стене, и слушала, как колотится сердце.

В женщинах Ян Стрельник больше всего ценил определенность. Он всегда точно знал, чего они от него хотят. Или не хотят. Поэтому он и не поленился подобрать визитку Алины, выпавшую из сумки восточной красавицы Фирочки, и не постеснялся эту визитку присвоить. И позвонил, чтобы добиться от Алины определенности. И добился. Судя по голосу, она говорила с ним, лежа в постели. Она немного задыхалась, она не понимала вопросов, короче — она трахалась, а он ей помешал.

Наутро его встретила у офиса третья ученица, и он уехал с ней, так и не увидев Алину.

Пышные рыжие волосы Наташи были подняты на висках и собраны в тяжелый узел, который колыхался при каждом движении. Она была в длинном черном платье. Чтобы сесть в машину, ей понадобилось расстегнуть какие-то крючки на поясе, и Ян долго возился с ними. При этом открылась ее голая спина — от шеи до ягодиц. На молочно-белой коже пестрели золотистые веснушки, а слегка вспотевший крестец был покрыт медным пушком. Ее рыжая масть была натуральной, а не химической, и глаза у Наташи оказались, естественно, зелеными.

— Вы серьезно намерены меня учить? — спросила она, садясь за руль и наполняя машину густым ароматом дорогих духов. — Или мы просто поедем куда-нибудь за город?

— Это зависит от ваших планов, — сказал Ян, любуясь ее византийским профилем. — Если вы собираетесь работать в эскорте, то я должен, по крайней мере, проверить ваши навыки.

— Да, я собираюсь работать в эскорте, — сказала она. — Но при чем здесь мои навыки?

— Я имел в виду вождение, — целомудренно уточнил Ян.

— Тогда поехали, — она уверенно тронулась. — Вообще-то до сих пор я водила машину только в Германии. В прошлом году пришлось покататься по Гамбургу. За вечер три-четыре выступления в разных концах. Включая частный сектор.

— Как это?

— Например, юбилей какого-то дедушки. Меня привезли в большой коробке. Он развязал ленточку. Я возникаю в подарочной упаковке, и он меня распаковывает под аплодисменты жены и гостей. Очень мило. Потом идет мой номер, потом я с ними слегка ужинаю, одеваюсь — и в машину, в кабаке надо быть в двадцать два сорок семь. Германия это Германия. Если в Японию сумею записаться, там это не нужно. Там живешь в гостинице, кабаре на втором этаже, ездить придется только на лифте. Даже магазины там же, в гостинице. Там вообще все прекрасно организовано. Заработок небольшой, двести баксов за вечер, зато никаких затрат. Если без интима, спокойно отрабатываешь месяц, тебя еще раз приглашают. Жить можно.

— А если не без интима?

— Тогда можно за пару ночей заработать сумасшедшие деньги. И вылететь навсегда. Некоторые рискуют. Я не собираюсь. Лучше спокойно танцевать, чем рисковать, правильно? Правда, японцы публика придирчивая. Там надо стараться. Это где-нибудь в Швеции можно просто ходить по залу в одних трусах, чтоб они туда свои кроны пихали. Вот и вся хореография. А Япония такого не любит. Там надо показывать все, чему научили.

Наташа вела машину спокойно и уверенно, продолжая непрерывно говорить. Они объездили весь Васильевский остров по параллельным улицам-линиям, и где-то ближе к Стрелке Ян уже мог считать себя крупным специалистом по эротическому танцу. Оставалось только сходить на балет «Спартак», чтобы завершить свое образование в этой области.

— А вот здесь я живу, — сказала Наташа. — Давайте заглянем ко мне буквально на минутку. Мне надо переодеться.

— Я подожду в машине, — сказал Ян.

— У вас есть видеомагнитофон? — спросила она. — Я дам вам кассету с моими выступлениями, если вам это интересно.

— Ну конечно интересно, только я почти не бываю дома. И потом, как я вам ее верну?

— Как-нибудь, — сказала она, оставаясь на месте и улыбаясь. — Интересно. Ну почему все мужики меня боятся? Почему вас надо обязательно напоить, чтобы вы смогли перешагнуть через свой страх?

— Страх? А что это такое? — спросил Ян и первым вышел из машины.

Она, наверно, могла бы очень убедительно объяснить ему, что такое страх. В этой антикварной квартире, с картинами в пыльных рамах и плюшевыми портьерами на высоченных окнах, в резном шкафу за мутным стеклом висели кожаные ремни с блестящими пряжками, ошейники, кандалы (правда, легкие, алюминиевые), а также целая коллекция разнообразных плеток и бичей.

Но сегодня ей не понадобился этот арсенал, и она обошлась душистой ванной и розовой постелью. И забыв о хореографии, она, фрейлина императорского двора, лежала на спине, раскинув ноги, как пьяная крестьянка. И только обнимала Яна все крепче и крепче, шепча: «Мой хороший, мой милый…»

И говорить она могла не только о балете. Оказывается, она знала Леву Хорькова с детства. Точнее, с юности. Еще точнее, с комсомольской юности. Он принимал ее в ряды, и он же потом был ее шефом, когда она попала на работу в райком, в учетный сектор. И именно Лева Хорьков рекомендовал ее для поездки за границу, на форум молодых коммунистов одной зарубежной страны.

Она так и сказала — «одной зарубежной страны». Там, в зарубежной стране, она встретила молодого зарубежного коммуниста и вышла за него замуж. Ухаживание, обручение и регистрация брака — все эти процедуры заняли у нее всего три месяца. Она переехала в зарубежную страну. Через полгода муж оставил ее и ушел к другому. «Этот балбес Левка никогда не был силен в английском, и даже не смог точно перевести текст приглашения, — пояснила Наташа. — А там ведь черным по белому значилось, что в повестке дня форума основной вопрос — переименование организации. Вместо зарубежного комсомола на форуме был создан Союз Молодых Коммунистов-Гомосексуалистов. То есть, гомсомол».

Так она и осталась в зарубежной стране. Муж снял для нее квартирку, которую надо было отапливать углем. Он платил за аренду, но уголь она покупала сама. Наташа пыталась преподавать русский, но мода на «перестройку» быстро прошла, и ей пришлось искать другую работу.

Однако в письмах на родину она бодрилась и хвасталась. Ее тянуло в Ленинград, но на поездку не было денег. Кроме того, она боялась, что потом не сможет вернуться обратно в свою холодную квартирку.

Два года она работала посудомойкой в станционном буфете. Получала гроши, но пользовалась льготами — бесплатный проезд в электричке и право на объедки.