воздействие на учеников оказывали не какие-то конкретные замечания, а сама личность Эмиля Григорьевича. «Меня всегда привлекала и поражала в Гилельсе его неповторимость, самобытность. Это выражалось не только в его искусстве, но и в его суждениях, жизненных убеждениях. Замечания его отличались точностью и лаконизмом. Его огромная внутренняя собранность сразу передавалась людям»146.

Из воспоминаний В. Блока можно узнать, что Эмиль Григорьевич изумлял студентов не только свои показом, но и эрудицией; что он находил время музицировать со студентами в четыре руки и умел в каждом студенте разглядеть творческую личность147.

Воспоминания В. Афанасьева и Ф. Готлиба не столько наполнены фактами своей биографии около Гилельса, сколько проникнуты интереснейшими размышлениями крупных музыкантов о личности и творчестве Эмиля Григорьевича, которые им дано было наблюдать ближе, чем другим. О деталях своей игры, о своих ученических проблемах они не говорят вообще; все освещено пониманием того, что они прикоснулись к Великому. Поэтому, быть может, оба музыканта пишут не столько о педагогическом, сколько об артистическом облике Гилельса.

«Быть учеником Гилельса, – пишет Ф. Готлиб, – это значило, что на вашу долю выпало счастье общения с музыкантом, обладающим бесценным артистическим опытом… в основе которого была беспредельная, страстная любовь к музыке и к роялю. Появление его на сцене, достоинство, покой и энергия в каждом шаге от кулис к роялю, его взгляд в зал, предшествовавший первому звуку, – и возникала атмосфера значительности и высочайшего напряжения, не ослабевавшего на протяжении всего вечера»148.

«Не думаю, что стоит ставить вопрос об его учениках, – пишет В. Афанасьев. – …Не было уроков в полном смысле слова»149. Его интервью, посвященное Гилельсу, называется «Гилельс и вечная гармония».

Совершенно в ином ключе вспоминает Гилельса его ученик 1959-1964 гг. М.В. Кончаловский. Для него словно не существует Гилельса – великого пианиста: он, конечно, вообще-то знает, что это так, но рассказывает о нем исключительно с точки зрения практической пользы, которую ему хотелось бы получить от Гилельса, причем пользы разнообразной, не только профессиональной, но и «карьерной», которой этот ученик, судя по всему, жаждал сильнее всего. Материал М. Кончаловского является наиболее объемным из воспоминаний учеников: это целая глава в книге «Созвучие», в последующих главах тоже есть упоминания о Гилельсе150. Из этих воспоминаний можно почерпнуть столько интересных сведений и сделать столько разнообразных выводов, скорее всего, не предусмотренных автором, что на них стоит остановиться подробнее.

В аннотации мы читаем: «Представитель знаменитой семьи… Максим В. Кончаловский в своей книге рассказывает о своей родословной, о своих учителях, среди которых крупнейший пианист ХХ века Э. Гилельс, о своей жизни, о путешествиях, о встречах, о впечатлениях».

То, что автор книги, на страницах которой буквально тесно от громких имен, в аннотации приводит только одно, свидетельствует о понимании им значимости этого имени: оно действительно того достойно. Тем более странно было прочитать то, что написано в главе под названием «Эмиль Гилельс». Скажу больше: эта глава удивительным образом выбивается из всего стиля повествования книги. Во всех прочих случаях автор демонстрирует тонкое понимание нестандартности встречавшихся на его пути художественных натур, деликатность. Но эти качества почему-то полностью исчезают в главе о Гилельсе.

М. Кончаловский с любовью, буквально с трепетом рассказывает читателям о своих первых учителях музыки: в школе и училище. Действительно, все три музыканта, встретившихся на его пути, вызывают глубочайшее уважение. Но вот, наконец, молодой пианист поступил в консерваторию, и все три его прежних педагога в один голос рекомендовали ему продолжать обучение именно у Гилельса. Что же? Каков должен быть теперь восторг автора?

Никакого. Гилельс оказался хуже всех предыдущих, у читателя здесь не возникнет сомнений. Тем, что он редко занимался со студентами, не опекал их так, как учителя в школе и училище, выдвигал высочайшие требования и т.п.

Но разве все это не естественно – это ведь вуз, и это Гилельс! Неужели он должен был перестать играть сам и заняться мелочной опекой студентов? И, даже отметив то, в чем Гилельс «уступал» как педагог ранним учителям, разве не нужно было прежде всего подчеркнуть огромную разницу в содержании занятий, определяемую содержанием самого искусства Гилельса, его масштабом?

Но такой разницы М. Кончаловский не указывает. Все так же, как у прежних учителей (глава начинается предложением «С Гилельсом продолжалась примерно та же история»), только хуже. При чтении этой главы у меня в голове звучала фраза Л.Е. Гаккеля из его прекрасной статьи «Размышления о Гилельсе». Описывая последний концерт Гилельса в Ленинграде, он привел слова некоторых недалеких слушателей, звучавшие в кулуарах того концерта: «Мало контрастов…». Л.Е. Гаккель «…отвечал мысленно: Есть один громадный контраст: это контраст между ним и вами»151.

Конечно, ощущения молодого студента, которому не хватало внимания педагога, можно понять. Когда-то и самому Гилельсу не хватало внимания к нему Г.Г. Нейгауза, он тоже на это жаловался. Правда, надо учитывать разницу в размахе концертной деятельности Нейгауза в 1935-1938 гг., когда у него учился в аспирантуре Гилельс, и самого Гилельса в 1959-1964 гг. Г.Г. Нейгауз, как известно, перенес сразу после конкурса 1933 г. дифтерию, осложнившуюся полиневритом с частичным парезом руки, и значительно сократил концертную деятельность. А недостаток его внимания к аспиранту Гилельсу объяснялся тем, что Г.Г. Нейгауз, как он сам объяснял, был очень загружен педагогической и административной работой, а также тем, что он считал необходимым уделять больше времени другим, более слабым ученикам, полагая, что Гилельс и так справится152. Это уже несколько иное дело; тут можно обидеться, когда тебе предпочитают слабых.

А Гилельс в описываемое М. Кончаловским время давал под сотню концертов в год (в «Хронографе»153 Л.А. Баренбойма за эти годы цифра только точно состоявшихся, с указанием программы, – 50-60 ежегодно, но в него не все концерты вошли). И все это – в различных точках земного шара: уходило время на перелеты и переезды, репетиции с разными оркестрами. А еще он очень много записывался в СССР и за рубежом, у него один перечень записывавших его фирм длиной с весь перечень записей большинства пианистов; а еще был председателем жюри конкурса им. Чайковского и бессменным членом жюри Брюссельского конкурса; входил в жюри других соревнований. Может ли быть здесь какая-либо обида со стороны учеников? Ведь если человеку надо, чтобы с ним занимались систематически, – кто мешал выбрать другого педагога: в Московской консерватории было немало блистательных профессоров, в том числе занимавшихся преимущественно педагогикой. Если же сам выбрал Гилельса