Ну и разговорчики у Торпана. Вспоминаем побеги и убийства.

Пошли мы в розыск по тайге, то тут, то там труп, кто убил? Когда убили, ничего неизвестно, что за люди? Разозлишься, ну и шлепнешь. Пусть валяется. Найдут — найдут, не найдут — душа из него вон. Вот примерчик:

— Пошел Бутаев в тайгу, приходит, ведет одного. Одного поймал, другого застрелил. А застреленный в грудь на вылет сам пришел за 35 км. Мы за ним не поехали, конечно, двенадцать дней гнил.

Стрелки отпускают сами з/к, иногда говоря [неразборчиво] официально, что на общих работах я проживу лучше, заработаю больше. А начальство это никак не поймет или не может понять. У нас еще благодать в отряде, а в 12–13-й текут по 50–60 человек в день. Прочитаешь эти строки и скажешь: неужели в них вся прошедшая жизнь дня. Пожалуй, что да. Хорош закат, но он не для нас. Лишь только расстраивает. И красота его не на хорошие, а на плохие думы и размышления наводит. Хорошо, что боевой нач. одного со мной уровня и ему легче и мне. Иначе душа из нас вон.

Чем отметить день? Разве этим великим событием — из камеры хранения переехал к начбою в комнату и странно, странно до боли в голове то, что я в комнате, в настоящей, где не течет, где есть уют. Никак не верится, что так можно жить.

Но на душе мерзко, и комната подчеркивает всю пакость службы и жизни в БАМе.

На улице дождь и грязь по колено. Глина липнет к сапогам, еле поднимаешь ноги. Вот прожит день, ну еще отметить, что не было ужина. А стрелки тоже поговаривают, что строительство кончится лет через 20. […] Камушкин сообщил через начбоя, что мне нашли комнату. Наверно очередная неподходящая.

Кому выходной, а я — уполномоченный, топай на 11-ю. Трепись каждый раз одно и то же. Люди не слушают, огрызаются, замкнуты, да и я таков же, все осточертело. Везде моральное воздействие, а реальной помощи никакой. Одни и те же ошибки и недостатки повторяются из года в год и ничего с места не сдвинулось.

Болит сердце, ноет. Устаем до изнеможения, с начальством в штыки.

Хотя бы погода разгулялась. Хмуро, как осенью, ночью холодно. Лето проходит незамеченное, так же как жизнь в БАМе. Дни пусты, работой заполнить пустоту, работой бамовской — нет, простите. Желать самому то, чего видеть и слышать не хочется, надо быть идиотом.

В столовой очереди. Сегодня 45 минут ушло на ожидание. Какой-нибудь Ершов подошел вне очереди, взял и, пожалуйста, вам все услуги. Передернуло Ходьзко, когда я спросил:

— Кто записывает в очередь?

Гурко потихоньку делает и делает то чемоданы, то кровать. Наверно, начальству. Ну и скажи что-нибудь.

Ну, уж это анекдот. Цветков, секретарь АКО делится впечатлениями о работе уполномоченного:

— На ф-ге 4 все стахановцы, только работают по 17 часов в сутки, а еще оригинальней ф-га 18, родственная 4-й. На 18-й экономии несколько тысяч, себестоимость малая, план выполнен на 107–140 %, но стахановцев 30 чел. 5-ка бьет за это уполномоченного. На 4-й перерасход, высокая себестоимость, невыполнение плана, но стахановцев много, значит хорошо. Прораб ф-ги № 4, татарин, учел такое положение. Попался навстречу Цветкову и на вопрос, куда торопишься, ответил: «За невыполнение ничего, а за стахановцев бьют, бегу больше их делать, все будут стахановцы».

Снова с 11-й четверо сорвались. Ком. д-на от имени нач. отр. приказал жить на ф-ге. Ну, это мы пошлем его. Не хочет Девяткин служить, сознательно тормозит, да и нач. отр. не лишает зачетов з/к, боясь показать истинную картину отряда нач. охраны.

Есть разговоры, что пробудем до Мая 1937 г. Приятственно. А жинка Хренкова дольше.

Нет света. Сидим со свечкой.

Появились слухи, что останемся до Мая 1937 г. А на 11-й шалман. Прораб объекта работы не знает, рабсилу гоняет без толку. 3/VI послал на Тюкан 29 ч., там оказалось делать нечего. А на дерновке дерна резать некому, люди простаивают. Прораб Гусаров пьянствует. Сознательно срывают стахановское движение. В протоколе не написали о желании выполнить июльский план. Людей заедают клопы. Санчасть ничего не делает. А Ершов что-то съехал со своего тона.

Уело Камушкина взятым бильярдом до того, что через Лаврова передает:

— Теперь я узнаю истинное лицо Чистякова, что это за собственнические мысли и поступки у него, делал из бамовского материала, пользовался мастерской и все бесплатно.

[…] Обратно приехал на пионерке. Быстро мчит машина, нагоняя товарный поезд. Приятно продувает ветерком. 20 минут езды отвлекли, но ненадолго. И в этот короткий промежуток мысли больше направлены на то, как бы уволиться. Вот жизнь.

«Убил» Пасенко, помполит дивизиона Бренч объяснил слово «агрегат» так: «Это начальник всех механиков-комбайнеров».

С таким определением групповоды уехали по отделениям, объясняя ересь бойцам. Балалаечник агитбригады вызывает восторг у Афанасьева исполнением «Светит месяц» с ударами по кузову и выкручиванием:

— Такого музыканта я в жизни не видал!

Где тебе видеть, разве на ярмарке в деревне раз в год. Вот культ. уровень и развитие комдивов и помполитов. […]

А в столовой? Камушкин, стараясь говорить громко, чтобы услышал я, обращается к Ершову:

— Не хочет работать, надо убрать.

Написал рапорт об увольнении, посмотрим что будет.

За Лавровым прислали на квартиру для игры в волейбол. Скучает Лавров по жинке. Не сообщает о себе она ничего уже месяц. Возможно, что и не сообщит. Поездка на Д. В. К. ее не льстит, а замуж снова выйти сумеет. Ну, начались разговоры о моем рапорте:

— Хочет в Москву! — говорит Камушкин. — Будет там зарабатывать 300 руб. и развлекаться.

На что Паскевич ответил:

— Пригласили бы играть его в волейбол! Он член партии?

Помполит вставляет:

— Выгнали его из партии.

Сегодня на исповедь. Помполит с Камушкиным взялись гонять, но как. Помполит:

— Что это? Очередной номер!

Я, не понимая, ответил, что не знаю, о чем разговор.

— Вот ваше заявление об увольнении. То премию назвали взяткой, то среди стрелков говорите, что лучше пойдете под суд, а служить в БАМе не будете, это выявляется ваше классовое лицо, смотрю я на него и вижу — плохое классовое лицо у вас.

И Камушкин туда же:

— Вы пренебрежительно относитесь к начальству. Облокотившись на стол, при моем приказе даже не встали.