– Да, у нас торчит! – почти кричала мать на упреки тещи. – А как ему?! На нем вон лица не было. Что вы тут с ним делаете, не знаю…

– Ничего с ним не делают, – так же, на повышенном тоне, отвечала теща. – За ребенком маленьким, конечно, уход нужен. А если он привык…

– Свой дом им нужен, отдельный. Там пускай и разбираются, – перебил жену Георгий Степанович и тут же получил ответ от отца:

– Так давайте строить! Я начал, но помощи никакой. Мне, что ли, одному это надо?

– Можно подумать, для Вальки с Артемом вы его исключительно строите! – теща готова была захохотать. – Сами первые и въедете.

– А вам-то дело какое?! Я крестовый строю, всем хватит места.

– Аха!..

В комнате заплакал Родик.

– Ну вот, – вскочила Валя. – Тише можно? Что вы взбесились?!

Родители Артема стали собираться.

– Посидели… Попраздновали…

– Ты останешься? – строго спросил отец.

Артем виновато кивнул.

– Ну, как знаешь. Счастливо.

Родители ушли. Георгий Степанович, вздыхая, завалился спать. Валя возилась с ребенком. Теща нервно убирала со стола.

– Вздряшные у тебя мать с отцом, – сказала ворчливо. – Знали бы раньше… Думали, городские…

– Слушайте! – Артема прорвало. – Не смейте про моих родителей! Х-ха, поймали чувака, затащили в предбанник, а теперь я вам слуга тут. Еще и душу отводить на ком… Охренительно!

Теща замерла с тарелками в руках, недоуменно таращилась на него. Но быстро опомнилась, поставила посуду, прищурилась и начала повизгивающей скороговоркой:

– А что, на божничку тебя поставить?! Ишь ты, трудно ему для родного ребенка воды принести! А нам не трудно для тебя тут готовить, носки твои настирывать?!

Она еще что-то говорила, говорила; дочь пыталась ее успокоить, мечась из комнаты на кухню и обратно, что-то сквозь пьяную дрему выкрикивал тесть… Артему от всей этой бури сделалось почему-то легко и радостно, и он понял, что вот самое время порвать. Месяцев восемь, с лета, все было не так. Почти сразу после свадьбы – холодность жены, помыкание тещи, спаивание тестем, ощущение себя здесь приживалом-работником…

– Да ну вас, – махнул он рукой.

Надел пальто, шапку, сунул ноги в растоптанные демисезонные ботинки. Выходя на улицу, подумал: «Ничего не оставил? – Перебрал в памяти. – Да нет, ничего важного».

Сумбурно прошла зима. Сумбурно и пусто. Пусто для зимы – это обычно: когда снега по пояс, мало что можно делать. После очередного снегопада тропинки пробить – и то подвиг, дело не на один день; с крыши сбросить спрессованные плиты – тоже целая история. Натаскать в дом угля, дров, воды этой вечно не хватающей… В общем, главное – поддержка собственного существования. Но однообразие дел создавало впечатление пустоты.

Хотя этой зимой душевного сумбура было предостаточно. И выматывал он посильнее однообразия.

Конечно, уход Артема от жены взволновал, но нельзя сказать, что расстроил: когда летом он откололся от родителей, наведывался, получается, лишь за деньгами, были обида и даже страх, что вот остались один на один с новыми условиями жизни, в тяжелой ситуации, да еще с обязанностью поддерживать – и почти без всякой отдачи – семью сына. А ведь сами уже совсем не молодые, ошпаренные переменами. Теперь же, когда Артем снова был с ними, вернулось чувство, что они одно целое. Семья, борющаяся за будущее. Впрочем, мысли о внуке, который растет без них, постоянные известия, что невестка и сваты не против наладить с ними отношения, но сами не делают первый шаг, изматывали морально. Конечно, по-хорошему, нужно бы Артему жить вместе с женой и сыном, но как это устроить в такой ситуации? Николай Михайлович не мог представить себя женатым, но под одной крышей с тещей, да и с матерью тоже. Нет, лучше в общажной комнатке, зато отдельно.

В конце января Харин вдруг пригнал трактор с тремя сучковатыми сосновыми лесинами. Вел себя так, будто сделал наконец одолжение. В первый момент Николай Михайлович хотел послать его с этими лесинами, но тут же передумал: хоть шерсти клок.

– А остальное когда? – спросил.

– Когда получится.

– Гм… А с пилок?

Харин, сердито глядя в сторону, пожал плечами, отвернулся, стал помогать трактористу отвязывать трос от лесин.

«Ладно, еще разберемся», – пообещал мысленно Николай Михайлович.

Раза два за зиму заходил участковый. Спрашивал, не появились ли мысли, куда могла деться тетка Татьяна. Сидел на кухне, оглядывался вроде рассеянно, вздыхал уныло, слушая ответы Елтышевых – «да нет, сами ума не приложим», – и потом поднимался, надевал синюю милицейскую ушанку.

В феврале, когда особенно надавили морозы, так, что дышать на улице было холодно, по деревне пронесся слух, что могилу Юркину будут раскапывать. Слух этот при встрече подтвердил Николаю Михайловичу управляющий. Каким-то образом вдове удалось получить разрешение.

Елтышевы на кладбище, естественно, не пошли, потом узнали, что приезжала специальная бригада, отогревали землю костром из покрышки, долбили ломами. Вскрыли гроб, переобули Юрку в те его ботинки, что носил последние пару лет – разбитые, с треснувшей подошвой, – и снова закопали. Некоторые ожидали, что, как только отдерут крышку, вдова бросится, рыдая и голося, на мужа и потребует, чтоб ее с ним похоронили, или достанет из подкладки его костюмчика заначенную пачку денег (в то, что это действительно из-за кроссовок устроено, люди не верили). Но все ограничилось переобуванием. Разочарованные, намерзшиеся зрители скорей разошлись.

Под конец февраля начали выдаваться ясные дни. С крыш закапало, снег сверкал, слепил глаза, дышалось легко, в воздухе появился запах весны – запах оживающей природы. Веселее стали кукарекать петухи, собаки рвались с цепей, коровы ревели в стайках и бодали двери. На людей близость весны тоже влияла – больше появлялись на улице, здоровались друг с другом, то ли улыбаясь, то ли жмурясь. И Елтышевы повеселели, с нетерпением ожидали, когда сойдет снег.

Но тут Артем начал метаться: на целые дни уходил к жене, а как-то не вернулся и поздно вечером. Николаю Михайловичу пришлось идти узнавать, там ли он; Валентина настояла: «А вдруг тоже пропал, как тетка. Сходи-и!»

Елтышев сходил, убедился, что сын у Тяповых.

– А нас в известность ставить не надо?!

– Н-ну… – Артем потупился, – я же здесь…

– А мы-то откуда знаем? Мать там на стены лезет… И вообще, знаешь, ты определяйся давай.

– Что определяться?

– Или здесь ты… или строим дом и перевозишь жену с ребенком. Сколько это тянуться может, в самом деле! Туда – сюда. Где теплее, туда и бежишь. Построим дом, сделаем два входа, две кухни, если мы так вам… А тут что?.. Удобно, конечно, устроился – на две семьи жить. – И, понимая, что говорит уже лишнее, Николай Михайлович повторил: – Решай, как быть. Я долго это тоже терпеть не намерен. И бегать тебя искать… В общем, решай. – И, развернувшись резко, почти как когда-то на строевых занятиях, пошел домой.