– Скажите, что вам от нас нужно, – тихо произнес Анатолий Иванович.

Женщина остановила его жестом. Он повиновался, словно ротвейлер. Послушный, но опасный. Игорь очень надеялся, что хрупкая женщина не скажет «фас». Она присела и подняла мокрые от слез глаза на Игоря.

– Если это как-то поможет следствию… Да, я работала в 2001 году в городской тюрьме врачом в санчасти. Фамилия моя тогда была Малышева.

* * *

Паша был в ужасе. Предка своего он не особо жаловал, однако, когда умирает человек, нужно скорбеть. Но он не горевал – был в ужасе. Его больше поражали смерти друзей, чем старого козла, формально считающегося его отцом. Когда это началось? Да черт его знает! Может, с самого рождения, может, десять лет назад. Павел никогда не был близок с отцом. И поэтому плевать он хотел на то, что сдох этот, по сути, чужой человек. Смерть друзей его волновала только по одной причине. Пашка понял: за ними кто-то охотится, и это значило, что скоро придут и за ним. Он не знал кто, а самое обидное, он не знал, за что. Ему было страшно. Очень страшно. Он торчал дома и боялся даже включить телевизор.

Закутавшись в одеяло, Паша сидел на кухне и ждал, когда разогреется лазанья в микроволновке. Размеренный гул печи сбивал с мысли. А когда звякнул таймер, Паша даже подпрыгнул. Ему было тревожно. Он очень надеялся на то, что его не придут убивать в его же собственной квартире, но Пашка чувствовал, что какая-то опасность таится в каждом электрическом приборе. Он встал со стула, поправил одеяло и подошел к холодильнику, на котором стояла микроволновая печь. Везде опасность. Везде. Паша протянул руку к дверце, но в последний момент отдернул.

«Если ты так будешь дергаться, то скорее умрешь от голода».

Паша коснулся ручки, но ничего не произошло. Тогда он смело дернул дверцу на себя. И тут же отшатнулся. Одеяло упало к его ногам, бледные угловатые колени затряслись. Еще чуть-чуть, и трясущиеся палки, когда-то служившие ему ногами, могли не выдержать и подкоситься. На круглом подносе в печи лежала лысая голова мужчины. Паша не знал, что ему делать. Он хотел вскрикнуть, но только жалко пискнул. Запекшаяся голова открыла глаза, потрескавшиеся губы скривила ухмылка.

– Надели Пасе галосы и гамасы, – произнесла голова.

Павел на негнущихся ногах подбежал к микроволновке и захлопнул дверцу. Подхватил одеяло и побежал к себе в спальню.

Могла ли с ним хоть что-нибудь сделать запеченная голова? Вряд ли! Да она даже выбраться не сможет из печки. Если начистоту, то она и попасть туда не могла сама. Значит, надо бояться того, кто ее туда положил.

«Удивительное дело: меня ни черта не беспокоит, почему башка разговаривает. Зато очень волнует тот, кто ее туда запихнул».

А ничего удивительного. Голова мертвого человека не сможет тебя убить, как бы разговорчива она ни была. Да, черт возьми, она не станет опасной, даже если вдруг запоет «Черные глаза». Вот кто по-настоящему опасен, так это тот, кто скрывался сейчас от него. Скрывался, чтобы убить. Кто-то проник в его квартиру и теперь где-то прячется. Павел очень надеялся, что он не в спальне.

Курагин схватил телефон с полочки в прихожей, запутался в одеяле, упал и, удерживая в руке трубку, пополз в спальню. Захлопнул дверь и сел за ней, придавив телом. Перевел дыхание и набрал номер Юрки:

– Алло, Юрец? Юрец, похоже, мне конец.

Несмотря на плачевность ситуации, Пашу порадовал каламбур.

– Что случилось?

Он рассказал все. Даже о запеченной голове, шепчущей: «Надели Пасе галосы и гамасы».

* * *

Одна есть. Игорь не знал, радоваться ему или нет. Он нашел связь между жертвами и людьми, убившими Электрика в 2001 году. Это радовало – дело сдвинулось с мертвой точки. Наверняка все фигуранты того дела сменили фамилии. Не радовало то, что эти подробности всплывали только после их смерти. Чьей-нибудь чертовой смерти…

Малышева была врачом в санчасти. Она-то и констатировала смерть Мансурова от поражения электрическим током. Проходила по делу свидетелем, потом уволилась и куда-то пропала. Игорь думал, что все фигуранты уехали из города. Оказалось, что нет. Они здесь. Все время были здесь. И Электрик найдет их всех до единого. Но Савельев собирался найти их раньше.

Он еще раз просмотрел список фамилий.

Курагин

Малышева

Масюк

Деревянко

Кулешов

Звягин

Монов

Любимов

Стрельцов

Шевченко

Четыре представителя этих фамилий уже мертвы (насколько был осведомлен Игорь), но остановится ли на этом Мансур? Нужно срочно спасти остальных.

«Вона как, Игорек. Ты не иначе как Спаситель».

Савельев впервые за время работы в сыске, зная, кто убийца, не знал, что с ним делать в случае поимки.

Игорь встал и прошелся по кабинету. Телефонный звонок застал его у стола с фиалками.

– Да.

– Игореша, угадай, кого нашли сегодня ночью! – Костю явно веселила информация, которой он владел.

– Ты можешь говорить без загадок? Их и так хоть отбавляй.

– С тобой становится скучно, дружище. – Пришвин сделал вид, что обиделся. – Ну да ладно. Коржик лежал у забора за ночным клубом.

– Каким?

– У нас их так много?

– За «Стелсом»?

– В точку. Его нашли патрульные…

– Мертвого? – быстро спросил Игорь.

– Нет, бляха, отдыхающего после трудовых будней! Конечно, мертвого.

– Что-нибудь еще? Какие-нибудь особенности повреждений?

– Да. Кстати, какого черта я должен тебе все это рассказывать? Ты даже у нас не работаешь.

– Бутылка.

– Фу, как пошло! Две. И не водки. Я думаю, на пару бутылочек коньяка я здесь наговорил…

– Если не перейдешь к делу, на пару сломанных ребер точно наговоришь! – Игорь терял терпение. Раз друг так разговорчив, значит, у него что-то есть.

– Ладно, к делу. Повреждения у Коржунова в основном внутренние. Он сгорел изнутри. Что становится закономерным.

– В каком смысле? – не понял Савельев.

– Он третий. Первым был Курагин…

– Он что, умер?

– Да, сегодня утром. Как он еще жил эти несколько часов… Кокон. Их тела напоминали яичную скорлупу. Ну, ты понимаешь… Когда в яйце делаешь две дырочки и выливаешь внутренности. Вроде бы яйцо целое, а внутри ни шиша.

– Ты сказал, Коржик третий. Кто второй?

– Суриков. Ну, тот, которого мы нашли у кабинета…

– Помню, – сказал Игорь.

Савельев понял, что ни черта не почерпнул из разговора с этим любителем коньяка. Две бутылки за то, что Пришвин сравнил Коржика с выскобленной скорлупой, – слишком большая плата.