Тут любое слово, любой жест могли оказаться не к месту. Такое уважение, кроме Микеланджело, внушали разве что Реджинальд Поул и кардинал Мороне. Перед Папой все испытывали привычное почтение, какого требовал этикет в отношении главы государства. Но о каком этикете могла идти речь в отношении Микеланджело, чья сила таилась только в нечеловеческом таланте и строгой духовности?

Даже Маргарита, далекая от высот духа и королевского достоинства, чувствовала себя не в своей тарелке и пристально разглядывала кисти, которые художник, никогда не пренебрегая дисциплиной, всегда отмывал, прежде чем, перевернув, поставить в керамический кувшин.

Он мыл их одну за другой, тщательно следя, чтобы на свиной щетине не осталось ни кусочка краски. Для этой процедуры служили три мисочки с водой, поставленные в ряд. Сначала он окунал мокрую, в краске, кисть в первую мисочку, потом во вторую, осторожно прочищая волоски пальцами, и наконец в третью, чтобы окончательно убедиться, что кисть очистилась от краски. Урбино менял воду, и вся операция повторялась с другой кистью. Не отрываясь от этой деликатной процедуры, Микеланджело извинился перед дамами.

— Прошу прощения, маркиза, но, если не ухаживать за кистями, они быстро портятся, а вы представить себе не можете, что за мука привыкать к новой кисти. У каждой кисти свой мазок, и уже знаешь, как он ложится на стену, какой он ширины и интенсивности. А уж если привык, то писать становится легко. Можно сказать, что все трудности живописи заключаются в выборе кистей.

Виттория, просияв, как ребенок, задрожала от волнения.

— Микеланджело, вы, наверное, смеетесь над нами, но я рада, что вы нынче утром в таком веселом расположении духа. Значит, и мир возрадуется. Такая живопись, как ваша, исходит от Господа… А вы рассуждаете о кистях и щетине.

— Поверьте мне, даже Господь окажется в затруднении, если у него не будет хороших кистей и правильно растертых красок.

Он бросил быстрый взгляд на Урбино, который растирал ему краски. У самого художника уже давно не было на это времени.

Когда тщательно вымытые кисти были помещены в кленовую коробку, Микеланджело задержался, чтобы оглядеть сделанное за день. Он явно остался недоволен и сокрушенно обратился к Виттории:

— Простите, маркиза, но я должен еще кое-что доделать в ногах вот этой фигуры. Откладывать нельзя: штукатурка просохнет[25]. Сегодня сирокко ускорит высыхание, и через час уже будет поздно. Я отниму у вас несколько минут, иначе завтра придется переделать всю работу, наложив новый слой штукатурки. Будьте так добры, подождите еще немного.

Виттория вспыхнула от волнения. Ее распирало от благодарности за оказанную честь. Она прекрасно знала, что Микеланджело никому не разрешает смотреть, как он работает. В Юлия II, который пытался подняться за ним на леса, он запустил столом, едва не убив Папу на месте.

— Что вы такое говорите, Микеланджело, это мы просим прощения, что надоедаем вам. Мы и так были в восторге оттого, что вы согласились принять нас в капелле, но то, что вы разрешили смотреть, как вы работаете, — для нас несказанная радость.

Она сделала вид, что не заметила, как громко фыркнул своим приплюснутым носом Урбино, который, сложив руки и подняв брови, тут же собезьянничал вдохновенное выражение лица.

— Ради бога, все эти церемонии оскорбляют нашу искреннюю взаимную привязанность. Мы будем незримо присутствовать при вашем священном труде и счастливы будем хоть месяц сидеть неподвижно, чтобы не мешать вам.

Она повернулась к подругам, взглядом требуя подтвердить свое предложение.

Микеланджело выбрал из коробки кисть шириной с детский ноготь и велел Урбино принести две глазурованные чашки с краской: большую с коричневой и маленькую с желтой.

Он прислонил к стене жесткий стебель тростника, конец которого был обернут лайкой и льняной тканью. Это приспособление служило для того, чтобы не дрожала кисть в правой руке. Окунув кончик кисти в краску и опершись краем ладони о тростниковую палку, он несколько раз энергично провел зажатой в пальцах кистью. На ноге человека в правом углу фрески, который в отчаянии обхватил себя руками, явно против воли попав туда, где оказался, появились три темных штриха, идеально параллельных и ясно очерченных. Разная длина штрихов моделировала профиль напряженных в движении мускулов.

За считанные минуты четкая тень очертила контуры ног, сделав их ясными и выпуклыми.

Микеланджело остановился, чтобы проверить, как легла краска, и взял другую кисть, беличью, у которой волоски соединялись на конце. Он обмакнул ее в более светлую краску, и несколько светлых штрихов легли под острым углом к темным, постепенно размывая их с краев. Словно солнечный луч коснулся стены, и фигура на фреске пришла в движение: казалось, она вот-вот спрыгнет вниз. Теперь свет лился у нее из-за спины, и все тени стали легче, как будто фреску заволокло туманом. Момент движения был пойман.

Микеланджело поднялся и отступил на шаг. Штукатурка, записанная сегодня, казалась темным пятном на фоне остальной стены, и дамы не понимали, как эта фигура будет сочетаться со всей фреской, настолько она отличалась по тону.

А художник видел, что человек на фреске обрел свой собственный таинственный свет, освещавший остальные фигуры свидетелей распятия святого Петра. Этот свет выводил их за пределы обыденности естественного пространства, заставляя обнажиться чувства.

Старик улыбнулся, и в свете свечей его глаза сверкнули золотистыми лучиками.

— Готово, теперь я закончил. Еще раз прошу прощения.

Подруги все еще с опаской переминались с ноги на ногу, стараясь не шуршать платьями, чтобы не напоминать Микеланджело о своем присутствии.

Виттория не удержалась и взяла старого друга за руки.

— Это чудо. Вы настоящее чудо. Только Христос, которого вы нарисовали и изваяли в своем сердце, мог дать вам силы для такого дивного искусства.

Микеланджело резко отдернул руки.

— Осторожно, маркиза, вы можете испачкаться, есть такие краски, которых не отмоют лучшие марсельские мыла.

Она улыбнулась и томно простонала:

— Испачкаться… Если бы Господу было угодно, чтобы хоть одна капля краски попала с ваших рук на мои, я бы не мылась всю жизнь и хранила это пятнышко как драгоценную реликвию.

Тут она вспомнила о подругах и о том, что художника придется с ними делить, хотя бы настолько, чтобы их не обидеть и не выйти за рамки хорошего воспитания.

— Микеланджело, вы ведь помните наших подруг?

Микеланджело склонился в общем поклоне, затем поцеловал руку каждой из дам и постарался сказать что-нибудь соответствующее его чувствам и подобающее их положению.