срочную работу. Я не знаю Ваших средств, если у Вас их мало, голо­дайте лучше, как мы в свое время голодали, по­берегите Ваши впечатления для труда обдуман­ного, отделанного, писанного не в один присест, но писанного в счастливые часы внутреннего настроения. Один такой труд будет во сто раз выше оценен сотни прекрасных рассказов, разбросан­ных в разное время по газетам. Вы сразу возьмете приз и станете на видную точку в глазах чутких людей и затем всей читающей публики. В основу Ваших рассказов часто взят мотив несколько пор­нографического оттенка, к чему это? Правдивость, реализм не только не исключают изящества, но выигрывают от последнего. Вы настолько сильно владеете формой и чувством пластики, что нет осо­бой надобности говорить, папрпмер, о грязных но­гах с вывороченными ногтями.и о пупке дьячка. Детали эти ровно ничего не прибавляют к художе­ственной красоте описания, а только портят впе­чатление в глазах читателя со вкусом. Простите мне великодушно такие замечания, я решился их высказать потому только, что истинно верю в Ваш талант и желаю ому ото всей души полного

ЭБ МслМйУфри1'

развития и полного выражения. 11а днях, —гово­рили мне, — выходит книга с Вашими расска­зами, если она будет под псевдонимом Че-хон-те,— убедительно прошу Вас телеграфировать издателю, чтобы он поставил иа пей настоящее Ваше имя. После последних рассказов в Нов. врем, и успеха «Егеря» оно будет иметь больше успеха. Мне приятно было бы иметь удостоверение, что Вы не сердитесь на мои замечания, но принимаете их как следует к сердцу, точно так же, как я пишу Вам неавторитетно, — по простоте старого сердца.

Жму Вам дружески руку и желаю Вам всего лучшего!

Уважающий Вас

Д. Григорович.

25 марта 1886 г. Петерб. Против Ломбарда, д. № 12 (Центр, гос. архив лит. и иск.).

Март 28 Пишет ответное письмо Д. В. Григоровичу:

«Ваше письмо, мой добрый, горячо любимый бла- говеститель поразило меня, как молния. Я едва не заплакал, разволновался и теперь чувствую, что оно оставило глубокий след в моей душе. Как Вы приласкали мою молодость, так пусть бог успокоит Вашу старость, я же не найду ни слов, ни дел, чтобы благодарить Вас. Вы знаете, какими глазами обыкновенные люди глядят на таких избранников, как Вы, можете поэтому судить, что составляет для моего самолюбия Ваше письмо. Оно выше всякого диплома, а для начинающего писателя оно — гонорар за настоящее и будущее. Я как в чаду. Нет у меня сил судить, заслужена мною эта высокая награда или нет. Повторяю только, что она меня поразила.

Если у меня есть дар, который следует ува­жать, то, каюсь перед чистотою Вашего сердца, я доселе не уважал его. Я чувствовал, что он у меня есть, но привык считать его ничтожным. Чтоб быть к себе несправедливым, крайне мнитель­ным и подозрительным, для организма достаточно причин чисто внешнего свойства... А таких при­чин, как теперь припоминаю, у меня достаточно. Все мои близкие всегда относились снисходи­тельно к моему авторству и не переставали дру­жески советовать мне не менять настоящее дело на _ ,, бумагомаранье. У меня в Москве сотни знакомых,

ЭБ Научное наследие России f

между ними десятка два пишущих, и я не могу припомнить ни одного, который читал бы меня или видел во мне художника. В Москве есть так называемый «литературный кружок»: таланты и посредственности всяких возрастов и мастей собираются раз в неделю в кабинете ресторана и прогуливают свои языки. Если пойти мне туда и прочесть хотя кусочек из Вашего письма, то мне засмеются в лицо. За пять лет моего шатаиьн но газетам я успел проникнуться этим общим взглядом на свою литературную мелкость, скоро привык снисходительно смотреть на свои работы и — пошла писать! Это первая причина... Вто­рая — я врач и по уши втянулся в свою меди­цину, так что поговорка о двух зайцах никому другому не мешала так спать, как мне.

Пишу все это для того только, чтобы хотя немного оправдаться перед Вами в своем тяжком грехе. Доселе я относился к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря. Не помню я ни одного своего рассказа, над которым я работал бы более суток, а «Егеря», который Вам понравился, я писал в купальне! Как репор­теры пишут свои заметки о пожарах, так я писал свои рассказы: машинально, полубессознательно, нимало не заботясь ни о читателе, ни о себе самом... Писал я и всячески старался не потратить на рассказ образов и картин, которые мне дороги и которые я, бог знает почему, берег и тщательно прятал.

Первое, что толкнуло меня к самокритике, было очень любезное и, насколько я понимаю, искрен­нее письмо Суворина. Я начал собираться напи­сать что-нибудь путевое, но всс-такн веры в соб­ственную литературную нутевость у меня не было.

Но вот нежданно-негаданно явилось ко мне Ваше письмо. Простите за сравнение, оно подей­ствовало па меня, как губернаторский приказ «выехать из города в 24 часа!», т. с. я вдруг по­чувствовал обязательную потребность спешить, скорее выбраться оттуда, куда завяз...

Я с Вами во всем согласен. Циничности, на которые Вы мне указываете, я почувствовал сам, когда увидел «Ведьму» в печати. Напиши я этот рассказ не в сутки, а в 3—4 дня, у меня бы их не было...

ЭБ мое наследие России"

От срочной работы избавлюсь, но не скоро... Выбиться из колеи, в которую я попал, нет воз­можности. Я непрочь голодать, как уж голодал, по не во мне дело... Письму я отдаю досуг, часа 2—3 в день и кусочек ночи, т. е. время, годное только для мелкой работы. Летом, когда у меня досуга больше и проживать приходится меньше, и возьмусь за серьезное дело.

Поставить на книжке мое настоящее имя нельзя, потому что уже поздно: виньетка готова, и книга напечатана. Мне многие петербуржцы еще до Вас советовали не портить книги псевдонимом, но я не послушался, вероятно из самолюбия. Книжка моя мне очень не нравится. Это вине­грет, беспорядочный сброд студенческих рабо­тишек, ощипанных цензурой и редакторами юмо­ристических изданий. Я верю, что, прочитав ее, многие разочаруются. Знай я, что меня читают и что за мной следите Вы, я но стал бы печатать этой книги.

Вся надежда на будущее. Мне еще только 26 лет. Может быть, успею что-нибудь сделать, хотя время бежит быстро.

Простите за длинное письмо и не вменяйте человеку в вину, что он первый раз в жизни дерзнул побаловать себя таким наслаждением, как иисьмо к Григоровичу.

Пришлите мне, если можно, Вашу карточку. Я так обласкан и