— А где старик? — спросил дон Ибраим, чтобы напомнить своему воинству о цели их нахождения здесь.

— Еще не выходил, — доложил Удалец. Экс-лжеадвокат задумчиво пососал сигару.

— Полагаю, нашему альянсу следует разделиться, — изрек он наконец. — Когда старик выйдет, ты, Удалец, последуешь за ним до самого его дома, а потом немедленно явишься сюда с докладом. Красотка и ваш покорный слуга будем держать под наблюдением высокого. — Он сделал паузу, чтобы торжественно взглянуть на часы дона Эрнеста Хемингуэя. — Прежде чем перейти к активным действиям, нам необходима информация: именно она является матерью всех побед. Как вы на это смотрите?

Его собеседники, по-видимому, смотрели на это положительно, потому что оба кивнули: Удалец — серьезно, нахмурившись, словно бы мысленно решая некую сложную задачу, Красотка — с отсутствующим видом, в то время как глаза ее были устремлены вслед удалявшемуся священнику. Она все еще держала в руке рюмку и, похоже, собиралась допить свой «Мачакито». По радио Камарон продолжал петь о вине и разлуке, а официант за стойкой, в белой рубашке и черном галстуке, тихонько прихлопывал ладонями в такт. Оглядев свою дружину, дон Ибраим решил, что следует поднять ее боевой дух посредством какой-нибудь зажигательной речи. Например, так: Севилья — самый великий город мира, а мы положим ее к своим ногам. Это звучало неплохо, но, пожалуй, слишком уж категорично, да и не совсем подходило к случаю.

— Удача любит отважных, — после раздумья произнес он и снова пососал сигарку.

— Аха.

Красотка Пуньялес допила свою анисовую. Удалец из Мантелете, все еще озабоченно морща лоб, наконец подал голос:

— А что такое «альянс»?

Первое, что сделал Лоренсо Куарт, вернувшись к себе в отель, — это открыл кожаный чемоданчик, где он держал свой портативный компьютер, и начал писать доклад, адресованный Монсеньору Спаде. Через час документ был готов, и директор ИВД немедленно получил его через модем. Доклад состоял из восьми страниц. Тщательно воздерживаясь от каких бы то ни было выводов касательно действующих лиц севильской истории, самого храма или возможной личности «Вечерни», Куарт ограничился более или менее подробным изложением своих разговоров с Монсеньором Корво, Грис Марсала и Приамо Ферро.

Только закрыв компьютер и укладывая на место провода, он немного расслабился. Встав, как был, без пиджака, с расстегнутым воротом рубашки, он прошелся по комнате, в которой стояло две кровати с балдахином, и глянул в открытое окно, выходившее на площадь Вирхен-де-лос-Рейес. Спускаться обедать было еще рано, так что Куарт решил полистать книги о Севилье, купленные в небольшом магазинчике неподалеку от мэрии. В том же пакете находился и журнал «Ку+С», который Куарт приобрел в киоске по рекомендации Монсеньора Корво. «Чтобы ознакомиться с обстановкой в городе», — с язвительной усмешкой заметил прелат. Куарт взглянул на обложку, раскрыл номер. «Брак рушится», — гласил крупно набранный заголовок над двумя фотографиями. На одной были изображены мужчина и женщина, выходящие из отеля, на другой — молодой человек очень серьезного вида, хорошо одетый, в темном костюме, белой рубашке и с аккуратным пробором в волосах. Подпись под снимками была следующего содержания: «Развод подтверждается. В то время как финансист Гавира укрепляет свои позиции в андалусском банке, Макарена Брунер предается ночным развлечениям в Севилье». Вырвав эти страницы, Куарт спрятал их в свой чемоданчик. В этот момент он заметил, что на тумбочке у его кровати лежит еще одна книга — Новый Завет, которым одна из международных религиозных организаций бесплатно снабжала все гостиницы. Куарт точно помнил, что не оставлял этот томик на тумбочке, а сунул его в ящик вместе с разными бумагами не первой необходимости. Раскрыв книгу наугад, он обнаружил заложенную между страницами старую открытку. В самом низу ее стояло: «Церковь Пресвятой Богородицы, слезами орошенной. Севилья. 1895». Фотография была не слишком четкой, а по краям и вовсе размытой, однако храм он узнал сразу: портик с витыми колоннами, горельеф Девы Марии (еще с головой) в нише, звонницу-щипец. На снимке церковь выглядела гораздо лучше, чем сейчас. На площади перед ней располагался прилавок зеленщика под навесом, и торговец в андалусской шляпе и с широким поясом продавал что-то двум женщинам в черном, стоящим спиной к фотографу. С другой стороны по узкой улочке, выходящей на площадь, брел ослик с навьюченными по бокам кувшинами, а фигура его хозяина — продавца воды — вырисовывалась смутным силуэтом, почти призраком, готовым вот-вот совсем раствориться в окружающем снимок белесом ореоле.

Куарт перевернул открытку. На обороте виднелось несколько строк, написанных изящным округлым почерком. Чернила сильно выцвели, так что буквы стали светло-коричневыми, а некоторые вообще едва различимыми, но ему все же удалось прочесть:

Здесь я каждый день молюсь за тебя и ожидаю твоего возвращения — здесь, в этом священном месте твоей клятвы и моего счастья.

Я буду любить тебя всегда.

Карлота.

Марка стоимостью двадцать пять сентимо, с изображением Альфонса XIII в детстве, не была погашена, а написанную в левом верхнем углу дату невозможно было разобрать: по-видимому, на открытку когда-то попала вода и ее совсем размыло. Куарт сумел разглядеть только последние цифры — вроде бы семерку, а перед ней девятку — это могло означать 1897 год. Адрес же прочесть не составило никакого труда: Капитану дону Мануэлю Ксалоку, Борт корабля «Манигуа». Порт Гавана, Куба.

Куарт снял телефонную трубку и позвонил портье. Тот заверил, что с восьми часов утра, когда он заступил на дежурство, никто не поднимался в номер к гостю из Рима и даже не спрашивал о нем. Хотя, предложил он, можно справиться у горничных. Но разговор с ними ничего не дал. Женщины не припоминали, чтобы они прикасались к этой книге, и не могли с уверенностью сказать, лежала ли она на тумбочке, когда они убирались в комнате. Однако обе подтвердили, что в номер, кроме них, никто не входил.

Продолжая держать открытку в руках и не сводя с нее глаз, Куарт присел на стул у окна. Корабль, стоявший в порту Гаваны в 1897 году. Капитан по имени Мануэль Ксалок и какая-то Карлота, которая любила его и молилась за него в церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной. Крылся ли некий смысл в этом коротком послании или же все дело было только в изображении церкви?.. Вдруг он вспомнил о Новом Завете. Послужила ли открытка закладкой или была засунута в книгу случайно, наудачу? Упрекнув себя за небрежность, он встал и подошел к столу, но, к счастью, томик лежал переплетом вверх, раскрытый на тех же страницах — 168-й и 169-й. То было Евангелие от Иоанна, глава 2. Никаких пометок, никаких подчеркнутых строк, однако Куарт быстро нашел адресованное ему послание. Намек был более чем ясен:

15 И сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, также и овец и волов, и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул;

16 И сказал продающим голубей: возьмите это отсюда, и дома Отца Моего не делайте домом торговли.

Глядя то на книгу, то на открытку, Куарт покачал головой. Он подумал о Монсеньоре Спаде и Его Высокопреосвященстве кардинале Ивашкевиче и о том, что им абсолютно не понравится, какой оборот начинает принимать вся эта история. А уж ему самому он нравился еще меньше. Ох уж эти любители пощекотать чужие нервы, забираясь то в личный компьютер Папы, то в гостиничный номер, то в чужое Евангелие… Куарт мысленно перебрал всех, с кем успел познакомиться в Севилье, пытаясь понять, кто из них склонен забавляться подобными играми. О Господи! Чувствуя, как нарастает внутри злость, он швырнул на кровать книгу и открытку. При том, как все складывалось, только этого ему и не хватало: призрака, играющего в прятки.