– Еврей отравил колодец, а теперь вернулся, чтобы нас всех прикончить! Это еврей принес сюда чуму из города!

Внезапно я встретилась взглядом с глазами бедной души, в муках умиравшей в пламени костра, – с этими темными, красивыми глазами, теперь преисполненными боли, – и узнала человека, приходившего в наш дом. Я вскочила на ноги и закричала, испугав мула.

В это мгновение, не в силах более терпеть боль, страдалец намеренно подался вперед и наткнулся на вилы, пронзившие ему сердце. Мужик стал с довольным видом поворачивать вилы, словно обжаривая кусок мяса, но потом устал и сбросил тело в костер.

– Именем Единого Пресвятого Бога я прокляла бы вас за ваше зло – вас и ваших потомков до тринадцатого колена, – крикнула Нони дрожащим голосом, – но нужды в этом нет! Ваши семьи уже погибли, а вы сами не протянете и до утра.

Я была в полуобморочном состоянии. Мы с Нони проехали мимо костра и въехали на кладбище. О том, что случилось потом, я почти ничего не помню, за исключением вида разверстых могил, которые были выкопаны накануне. Они были заполнены доверху разлагающимися трупами, кинутыми один на другой. Тут же зияла большая яма, на дне которой сидел рядом с воткнутой в землю лопатой мертвый могильщик, а на его коленях лежал другой мертвец, не завернутый в саван, а сброшенный в яму впопыхах. Все это казалось жутким изображением Марии, оплакивающей усопшего Христа.

Как мы спустили тело отца с телеги, я, честно говоря, совсем не помню. Должно быть, сам ужас этого воспоминания заставил меня забыть его. Подозреваю, что мы стащили его с телеги и положили поверх остальных тел. Это было ужасно, но что еще могли сделать мы или наши соседи? Мы были слишком слабы для того, чтобы засыпать тела землей, а оставаться рядом со смердящими ямами означало самим подхватить чуму.

Должно быть, мы вернулись домой, но обратный путь я не помню, потому что мир вокруг поплыл, и я впала в лихорадочное состояние, где то, что я видела своим внутренним зрением, перемежалось сном и забытьём и где не было ничего, кроме чумы и огня. Среди пламени то и дело всплывало лицо старого еврея и лица моих родных – бедного папы, матушки и даже Нони. Я снова видела тени людей, попавших в капкан огня, и слышала их крики. И снова я боролась за них, пока не устала. И когда я уже не могла больше воевать с огнем, пала на землю и отдалась пламени, я вскричала:

– Что это за зло?

И богиня ответила:

– Страх.

Внезапно я очнулась и открыла глаза. Я была дома и лежала на родительской постели. Занимался рассвет, и слабый свет проникал сквозь открытые ставни. Огонь в очаге почти погас, а рядом с ним, на покрытом соломой полу лежала Нони.

Ее фартук был весь в крови, а на голове не было вдовьего покрывала. Темные волосы закрывали ухо и толстыми косами спускались до пояса. Лицо было заостренным и серым, и она лежала так тихо, что я подумала, что она умерла от чумы, пока я спала. Я села и завыла, потому что поняла, что и в постели никого, кроме меня, нет. Матушка, должно быть, тоже умерла, и никого из нашей семьи не осталось в живых.

Нони тут же вскочила на ноги и подбежала ко мне; не стыдясь своих слез, я зарыдала от облегчения.

– Нони! Я думала, что ты умерла!

И тогда моя милая бабушка тоже расплакалась – так же, как и матушка, сидевшая, оказывается, у очага с чашкой супа в руках. Она была бледная и слабая, но она была жива! Когда Нони смогла наконец говорить, она рассказала мне, что три дня я металась в жару, на грани смерти. Она не могла в присутствии матушки прямо сказать, что, отдав свой амулет умирающему отцу, я оказалась уязвима для чумы. Я поняла это. И поняла, что спас меня тот амулет, который мне дал еврей.

Ночью я проснулась и обнаружила, что соломенный тюфяк подо мной промок от крови. Я перепугалась, что чума вернулась за мной, но Нони лишь улыбнулась.

– У тебя начались месячные, – прошептала она. – Скоро ты вступишь в братство богини.

После чумы жизнь стала странной смесью довольства и нищеты. Умерли и мельник, и его жена, и не осталось никого, кто бы мог смолоть муку из запасов зерна, оставшихся в амбаре старого Жака. Множество крестьян, включая моего бедного отца, умерли, и оставшиеся в живых смогли свободно пользоваться урожаем их заброшенных полей, а также садов и виноградников сеньора, которые некому было теперь сторожить.

То, что мы не взяли, просто сгнило там, где упало, так же как сгнили там, где упали, большинство несчастных, умерших последними в своих семьях. Такая судьба постигла и наших бедных соседей Жоржа и Терезу, и всех их сыновей. Несмотря на смрад разложения, доносившийся из их домика и ставший особенно невыносимым с наступлением жары, страх перед чумой удержал нас от того, чтобы войти туда.

Тем не менее мы унаследовали часть их богатства: осла и телегу, шесть свиней и несколько кур, а также все овощи, что росли в огороде у Терезы. Несмотря на отсутствие хлеба, мы питались самыми разными овощами, мясом и молоком, потому что повсюду бродили в поисках своих хозяев неприкаянные козы, овцы и коровы, и присвоить их себе мог кто угодно. Впервые я испытала удовольствие лечь спать с набитым желудком. Даже матушка немного пополнела.

И тем не менее над деревней вместе со смрадом висела скорбь. Жермен, мой суженый, умер – причем не от чумы, а от болезни, которая пришла вслед за ней. В его случае это была какая-то болезнь, наполнявшая кишки кровью. Меня переполняли печаль (потому что он был достойным человеком) и огромный стыд за то чувство облегчения, которое я испытывала. Некоторое время я носила черное платье и покрывало вдовы и в этом одеянии стала так похожа на бабушку, что даже матушка издали не могла различить нас.

Не только я – все кругом носили траур, и куда бы мы ни пошли – на рыночную площадь, на берег реки или в поле, – везде было пусто, безлюдно. Казалось, кругом обитают одни только призраки. Каждый день матушка брала меня с собой на мессу и ставила свечку за упокой отца. Она брала меня с собой, потому что тосковала по отцу. Но была и другая причина – она чувствовала, что Нони сбивает меня с истинного христианского пути, и была права.

И хотя я честно посещала ежедневную мессу, все мои молитвы были направлены Пресвятой Матери и молилась я о том, чтобы как можно скорее узнать, что я должна делать, чтобы выполнить мое предназначение. Нони начала самым серьезным образом обучать меня мудрости язычников, деревенских жителей, которые, по ее словам, тоже принадлежали к расе.

Скоро я начала понимать, что уже видела воочию большую часть той магии, которой владела Нони: как она наполняет мешочки травами и магически заряжает их с помощью простой молитвы. Однажды, как только я более или менее оправилась от болезни, мы с ней отправились в поле, чтобы раздобыть какой-нибудь еды. Матушка не пошла с нами, так как была еще слишком слаба, и поэтому бабушка могла спокойно поговорить со мной о древней науке.

Большинство трав я уже знала, потому что они служили для медицинских целей. Но теперь Нони рассказала мне об их магических свойствах. Так, лаванда использовалась в целительной магии, розмарин служил для хранения и пробуждения воспоминаний, а очанка помогала внутреннему зрению.