Помнил ли о том далеком январском дне Анхель? Мне не хотелось ему пока ни о чем рассказывать. Зачем заставлять брата напрягать память и вообще усложнять ему жизнь? Он и без того был довольно странным юношей. Он в тот день, насколько я помню, смотрел то на мелькающую за окном вагона темноту, то на нас с мамой невидящим взглядом. Ему тогда, конечно же, даже голову не приходило, что несколько лет спустя я буду вспоминать об этой сцене, сидя в таком же вагоне метро. Я вышла на станции пересадки и перешла на другую линию, смутно припоминая, что мы сделали то же самое семь лет назад. Мы шли очень быстрым шагом — почти бежали — за мамой, причем не столько я, сколько Анхель. Он бежал, с трудом передвигая ноги, потому что они у него все время болели.

Хорошо это или плохо, но детство мое уже закончилось, и я теперь тосковала по нему — тосковала сейчас так сильно, как никогда раньше. Мне вспоминалось, как мы отдыхали летом в Аликанте, как бегали туда-сюда просто потому, что нам нравилось бегать, как смеялись и плакали просто потому, что нам так хотелось. Я, наверное, никогда уже не буду жить сегодняшним и только сегодняшним днем, потому что я теперь очень много думала о будущем — будущем своей матери и будущем вообще всех своих ближайших родственников, — а также о том, что я пропущу один год обучения в университете. А может, я встречу свою большую любовь? Моим подругам очень нравилось смотреть романтические фильмы. Мне же такое смотреть не нравилось, потому что после них я всегда выходила из кинотеатра расстроенной. Меня раздражали поцелуи и страстные взгляды, которыми обменивались актеры и актрисы: мне казалось, что это как раз то, чего лично я была лишена всю свою жизнь.

Когда мне оставалось ехать еще две остановки, подошел какой-то парень и вручил мне приглашение на концерт, который давала в одном из молодежных клубов его музыкальная группа. Группа эта называлась «BJ3436» — как какая-нибудь недавно открытая планета. Парень смотрел на меня пристальным взглядом, не моргая. Он сказал, что ему очень хотелось бы увидеть меня на концерте, а также проводить меня, куда бы я сейчас ни направлялась. Я ответила, что моя сегодняшняя поездка имеет особое значение и что я предпочитаю побыть сейчас одна, но я постараюсь — если смогу — прийти на концерт и послушать, как он выступает.

— Думаю, ты не придешь, — сказал парень, по-прежнему глядя мне прямо в глаза.

— Почему?

— Потому что если ты даже сейчас, во время этой скучной поездки в метро, не хочешь со мной пообщаться, то тем более не захочешь ехать черт знает куда только ради того, чтобы меня увидеть. Ты забудешь о своем обещании. Я запишу тебе свой номер телефона.

Он достал шариковую ручку, взял меня за руку и написал что-то на моей ладони.

Он вышел на той же станции, что и я.

— Если придешь, позвони мне, чтобы я нашел тебя после концерта. И если не придешь, тоже позвони.

— Ты не спрашиваешь разрешения, прежде чем писать на руке?

— Когда у меня нет на это времени, то не спрашиваю.

Возле телефонного номера он написал свое имя: Матео.

Как это было некстати! В какой-нибудь другой момент мне понравилось бы, что он ведет себя так напористо и появился как раз тогда, когда я подумала о своих шансах встретить любовь. Волосы у этого парня были почти такими же длинными и растрепанными, как у меня. Сережек в ушах у него, правда, не было, зато на правом безымянном пальце красовался большой перстень из потемневшего серебра с изображением кобры. Одет он был в джинсы и черную футболку навыпуск. Мне очень не понравилась его коротенькая и тоненькая, клинышком, бородка, но бородку ведь можно и сбрить. Больше всего мое внимание привлекли его глаза: немного заспанные, задумчивые — как у поэта, — с веками, которые, казалось, так и норовили сомкнуться. Я никогда не общалась с человеком творческим, но сейчас был неподходящий момент для того, чтобы об этом думать.

Я медленно шла вдоль парка — как в тот далекий день, но только сейчас было светло. Запахи были, наверное, такие же, как и тогда. А вот я была уже совсем другой, внутри меня все изменилось. В тот далекий день мне казалось, что любой запах и звук являются гораздо более значительными, чем я. Теперь же я была гигантом, движущимся в свое прошлое на ногах со ступнями тридцать восьмого размера шагами длиной почти в метр. Я лишь смутно помнила, как выглядела та школа, однако что-то мне подсказывало, что вот эта калитка в заборе — именно та калитка, через которую я когда-то проходила с мамой. Из глубин памяти стали выплывать различные мелкие детали. На кирпичном фасаде виднелось наименование школы в виде букв, сделанных из черной проволоки. Спортивная площадка была освещена солнцем, и на ней, как и тогда, играли в баскетбол — а сейчас еще и в теннис — школьники и школьницы. Ограждение, на которое опиралась мама, когда наблюдала за игрой в баскетбол, было таким же, каким запечатлелось в моей памяти, хотя мне и не запомнился его цвет. Сейчас оно было зеленым.

Я села на каменную скамью. Несколько девочек надели спортивные штаны поверх шортов, в которых играли в баскетбол, натянули футболки, повесили на плечо свои сумки и прошли, над чем-то хихикая, мимо меня. Я тоже когда-то была, как и они, веселой и беззаботной. А еще счастливой. Да, я была счастлива в те моменты, когда мне удавалось забыть обо всех своих проблемах… Я прошла по выкрашенному в красный цвет бетону в сторону центрального корпуса: в комнате секретаря директора, как я увидела через окно, кто-то находился.

Женщина лет пятидесяти с волосами, выкрашенными в платиновый цвет, с длинной челкой, зачесанной направо, и в очках в золотистой оправе торопливо запихивала какие-то папки в сейф, чтобы закрыть его на ключ. Она уже собиралась уходить. Мне вспомнилась учительница биологии, которая настолько перегружала себя административной работой, что подорвала здоровье и попала в больницу.

Когда я заговорила с женщиной, она испуганно повернула голову в мою сторону, подумав, наверное, что сейчас ей помешают быстро все закрыть и уйти домой.

Я сказала, что ищу свою бывшую одноклассницу, с которой училась вместе семь или восемь лет назад, и что это вопрос жизни и смерти, потому что ее мама очень сильно заболела и не может ее разыскать. На лице женщины появилось выражение досады: ну почему я решила устроить эти поиски именно сейчас, когда она уже собирается домой?

— Административные работники придут завтра в девять утра. Я скажу, чтобы они тебе помогли. Я всего лишь секретарь. Восемь лет назад я здесь не работала.

Я быстрым шагом отправилась обратно той же дорогой. Поездка в метро показалась мне бесконечно долгой: я возвращалась в свое настоящее.

Я зашла проведать маму. Я сказала ей, что у меня очень много работы, что на медицинском факультете уже начались занятия и что у меня не было возможности навестить ее раньше. Она смотрела на меня как сквозь розовые очки: ей нравилось осознавать, что я уже как-то устраиваюсь в жизни. Она подняла руку — руку столетней старухи — и убрала с моего лица прядь волос.

— Какая ты красивая…

Я никогда высоко не ценила то, что мама считает меня красивой. Она ведь была моей матерью, а я — ее дочерью: как говорится, родная кровь. Однако сегодня ее слова прозвучали так, словно она осветила меня сильным и таинственным светом своих глаз. Она как бы благословляла меня, тем самым заставляя быть красивой и вообще такой, какой она хотела меня видеть.