– Ну прости меня, – говорил он, глядя в потолок. – Наверное, я плохой человек. Но есть же люди гораздо хуже меня, и ничего, живут себе нормально. Ну что мне надо сделать, чтобы это все прекратилось? Я устал. Не могу больше. Хорошо, не надо мне ничего, только выпусти меня, пожалуйста, отсюда. Хочешь, я упаду Юле в ноги, буду просить у нее прощения и ни разу в жизни ей не изменю? Буду брать любую работу, перестану пить и начну ходить в церковь.

Но Бог, видимо, ничего не хотел от него. Забил, потерял из виду, отвернулся, мол, копайся сам в своем дерьме, раз сумел залезть в него по самые уши. У меня найдутся дела и поважнее.

– Наконец, я поверю в тебя, слышишь, если ты поможешь мне отсюда выбраться!!! – в отчаянии крикнул Дима.

Ответом ему стала полная тишина. И ничего не оставалось делать, как снова покурить, чтобы хоть как-то забыться. Трава в коробке тоже шла на убыль. В надежде что-нибудь съесть он спустился на кухню. Пустота. Ни одной завалявшейся корки хлеба. Он лизнул соль. Погрыз белые крупицы, оставшиеся на языке. Плюнул, прополоскал рот водой. Его немного шатало. Вышел в сад и добрел до качелей. Сел на них и, раскачиваясь, незаметно для себя стал напевать в такт: «Раз, два, мокрая трава, раз, два, мокрая трава…» Со стороны он напоминал умалишенного, сбежавшего из психушки. Осунувшийся, заросший, в халате, что-то бормочущий себе под нос. Иногда ему казалось, что по телу до сих пор ползают тараканы, и он скидывал с себя невидимых насекомых. Дима решил, что от сумасшествия его спасал алкоголь, потом трава, притупляя чувства. Он боялся думать о том моменте, когда она закончится. Но на самом деле трава забирала остатки здравомыслия. Дима практически потерял способность трезво рассуждать. Сколько времени он просидел на этих качелях? Наверное, долго. И когда увидел появившуюся перед ним Аду, даже обрадовался.

Дима не мог и представить, что после того, как Лаура навсегда улетела из этой жизни с отвесного обрыва, Ада добралась до ближайшего к вилле маленького городка, чтобы подняться к дому незадолго до рассвета по давно заросшей объездной дороге и оставить машину с другой стороны забора. В городке она купила клей ПВА и маленькую баночку жидкого меда. Взяла в номер багет, сыра и хорошего вина – хотелось поужинать в тишине и уединении. Она выложила из баночки немного меда и подмешала туда клей для верности. Поела, приняла душ и легла спать. Засыпая, Ада снова думала о том, что разобралась в себе, поняла, что ей нужно от мужчин. Обычный способ получения энергии ее не удовлетворял. Ей нужно было, чтобы человек при этом почувствовал себя ничтожеством и не хотел жить. Вот в чем настоящее доказательство ее могущества. Даже не в ее знании и таланте. Оказывается, людьми можно управлять и сводить их с ума без них. Первый раз ее посетило это чувство, когда она увидела Антонио в петле. Сейчас она получала удовольствие от всего процесса. Вот она, настоящая энергия, энергия всемогущества, практически божественная. В те два дня, что она провела в Риме, ее клиенты не могли поверить в то, что происходит. Аде даже не приходилось впадать в мистический транс. Она с ходу рассказывала про прошлое и будущее, неверных жен и загулявших мужей, обманщиков-партнеров и состояние печени и простаты. Нет, пожалуй, все-таки следует обойтись без смерти. А то, почувствовав вкус, она может впасть в раж и получить много жертв. Нужно просто выбрасывать потом этих полусдохших щенят на улицу. Но вообще-то, когда Антонио болтался на веревке, она испытала приятное ощущение. Ну, можно иногда и со смертью, в качестве десерта к долгой прелюдии. В другой раз, правда, надо будет найти себе не такого слабака, как этот Дима, а то еще ничего толком не началось, а ей уже скучновато. Ну ладно, будем считать это просто разминкой.

Когда Ада доехала до дороги, было еще темно. Все заросло. Еще бы, ею не пользовались много лет. Как еще деревья не выросли? Она ехала, ветки царапали стекла и били по дверям, джип придавливал к земле кусты и сорняки в человеческий рост. Может, надо было поехать по обычной? Нет. Никаких следов! Трава, правда, расправится за несколько часов, но лучше не светиться. Дом стоял далеко. Он практически не просматривался с этого места, разве что маленькие фрагменты крыши. Ада припарковала автомобиль между забором и зарослями. Достала ржавый большой ключ, в кармане лежала маленькая баночка с медом и клеем. В руках она держала пластиковую коробку размером чуть меньше обувной, с дырочками в крышке. В заборе была узкая неприметная калитка. Ключ предназначался для нее. Еще Ада достала из кармана машинное масло. Капнула в замок, на петли, немного подождала, повернула ключ и бесшумно вошла в сад. На самом деле, может, действительно не было надобности красться через задний ход. Но, во-первых, она хочет быть уверенной, что Дима ее не увидит. Даже если он проснется, то не поймет, куда бежать, кого искать, а ворота будут закрыты, и таким образом ей удастся создать иллюзию непричастности людей к происходящему с ним. Во-вторых – приятнее сам процесс. Это таинственное проникновение в собственный дом очень возбуждает. «Интересно, что он там делает. Я оставила достаточно травы, чтобы убиваться в течение нескольких дней. Думаю, он спит и видит сны. То, что надо». Единственное, что огорчало Аду, – невозможность увидеть его реакцию на случившееся. Не лезть же ей в самом деле на дерево с биноклем. Но ничего – она увидит его после ее небольшой мистификации.

Она пробралась по темному заросшему саду и зашла, как и в прошлый раз, в дом с заднего хода. Именно тогда она придумала взять с собой смазку: замком никто не пользовался уже много лет. Дима заперся в доме изнутри: «Значит, он боялся!» Ей пришлось немного помучиться. Бесшумно поднялась по лестнице на второй этаж. Как она и предполагала, парень спал. Созданная ею на днях композиция стояла на месте. Она поставила коробку на кровать, достала баночку и осторожно намазала ему смесью меда и клея брови, оставила пару мазков на щеках и на лбу, в некоторых местах чуть тронула волосы и отросшую бороду. Немного на кисти рук и на одежду. Вот так хорошо. Дима улыбнулся, потом снова. «Как же ты жалок! Тощий, грязный, обкуренный, никчемный самец». Она раскрыла коробку и высыпала на него оттуда несколько сотен тараканов, которые расползались и залипали кучками на сладких пятнах. Немного полюбовавшись получившейся картиной, так же бесшумно она пошла обратно. Проходя мимо дуба с качелями, Ада не смогла удержаться от того, чтобы на них не покачаться. В самом лучезарном настроении она села на перекладину и обхватила пальцами холодные заржавелые цепи, покрытые предрассветной росой. Старая ветка прогнулась под ее тяжестью. Ада вспомнила, как девочкой качалась тут, высоко взлетая, и ее длинные волосы развевались на ветру. Она, еще не знавшая о своем даре, но уже что-то чувствовавшая глубоко в подсознании, очень любила это место, раскидистый дуб и маленькую опушку. Тогда она безошибочно угадывала, кто из братьев разбил мамину вазу, а кто съел все варенье, и что нянька иногда берет продукты в холодильнике и носит их домой. А когда младшая сестра сильно заболела, Ада сидела рядом с ней, и держала руку на ее лобике, и изо всех сил хотела ей помочь. На следующее утро жар у сестры спал, но Ада даже не связала ее выздоровление со своими мыслями. Для нее это была увлекательная детская игра. Ей просто нравилось угадывать. Только потом, через несколько лет, она стала понимать, что не такая, как другие. Ада оттолкнулась от земли ногами, и ржавые цепи заскрипели. Она вспомнила детскую песенку-страшилку, которую сочинила сама, когда стала постарше и любила ночами доводить до слез младших. Накидывала сверху темное покрывало и, надвигаясь с вытянутыми вперед руками на выбранную жертву, напевала тихим голосом: «Ра-а-аз, два-а-а, мокрая трава, я иду к тебе, сначала через сад, потом по трубе. Три-и-и, четы-ы-ыре, я в твоей квартире. Пя-а-а-ть, ше-е-есть, ты не можешь спать, ты не можешь есть. Се-е-емь, восемь, кто там точит косу? Де-е-евять, десять, тускло светит месяц». Дальше она не сочинила, но и этого оказывалось достаточно, чтобы дети дрожали, плакали и умоляли ее замолчать. И ведь знали, что это она, Ада, а все равно боялись. Ада срывала покрывало и хохотала до тех пор, пока не прибегала разъяренная мать или отец и не наказывали ее. Ставили в угол, например. Но она и оттуда напевала тихим голосом свою песенку и совсем не переживала. За удовольствия надо платить. Особенно за такие.