В Баварии, в стране, в которой в настоящее время заседает Трибунал, также имеются подобные лагеря…

Однако преступления против человечности в немецких концентрационных лагерях ни в коей мере не умаляются. Что касается Кальтенбруннера, то этот человек, по моему убеждению… с отвращением констатировал наличие общего курса террора и порабощения, нараставшего в Германии из года в год.

Поэтому я считаю также необходимым сослаться на показания свидетеля Айгрубера, из которых вытекает, что утверждение обвинения: «Кальтенбруннер создал Маутхаузен» — является неверным…

Не подлежит никакому сомнению правильность того факта (это подтверждают также свидетели Ванек, доктор Хоттль, доктор Мильднер, Олендорф и даже само обвинение), что Гиммлер с момента убийства Гейдриха сам взял на себя исполнительную власть, так что в Германии в области исполнительной власти не мог произойти какой-либо хоть сколько-нибудь незначительный случай без того, чтобы Гиммлер не сказал заключительного слова и тем самым не вынес бы окончательного решения…

Кальтенбруннер в силу своих внутренних склонностей в действительности занимался главным образом службой информации внутри страны и за границей и тем самым все больше приобретал влияние на внешнюю и внутреннюю политику, к чему он стремился. Об этом показали свидетели. Я напомню о Ванеке, докторе Хоттле, а также о подсудимых Иодле, Зейсс-Инкварте и Фриче. Доктор Хоттль показал:

«Кальтенбруннер, по моему мнению, никогда полностью не господствовал в огромном главном имперском управлении безопасности и вследствие отсутствия интереса к задачам полиции и исполнительной власти значительно больше занимался службой информации и оказанием влияния на всю политику. В этой области он был царем».

Из показаний Иодля я подчеркиваю следующую фразу:

«Уже до того как Кальтенбруннер принял от Канариса службу информации, он время от времени посылал мне очень хорошие отчеты о положении на юге-востоке, это заставило меня обратить внимание на его опыт в делах информации…»

Кальтенбруннер в главном имперском управлении безопасности действительно занимал позицию, имевшую целью главным образом обеспечение работы службы информации и дальнейшее расширение последней…

Этот человек затем под давлением политических и военных событий не сохранил разделения функций. Его послушание Гитлеру, а тем самым и Гиммлеру, в 1943–1945 гг. привело к тому, что он подчинился кажущейся необходимости гарантировать стабильность внутригерманского положения с помощью полицейского насилия, оказавшись тем самым среди виновных. Ясно, что он может рассчитывать на снисходительное решение вопроса о его ответственности со стороны мировой совести только в том случае, если бы смог доказать, что он действительно отмежевался от IV управления (управления тайной государственной полиции — гестапо), которое вполне заслуживает названия дьявольского управления, и если бы он никоим образом не был причастен к идеям и методам, приведшим, как я считаю, в конце концов к данному процессу. Я не могу отрицать фактов: он не отмежевался от управления. В этом направлении не было предпринято ничего определенного, даже его собственные показания говорят против него. Этим следует объяснить, пожалуй, сделанное им в начале допроса перед Трибуналом заявление, которое я хотел бы назвать его тезисом о виновности:

«Вопрос: Ясно ли вам, что против вас выдвинуто совершенно особое обвинение? Представители обвинения ставят вам в вину преступления против мира, а также вашу идеологическую причастность или соучастие в преступлениях против человечности и военных преступлениях. Наконец, обвинение связывает ваше имя с террором гестапо и жестокостью в концентрационных лагерях. Я спрашиваю вас: берете ли вы на себя ответственность в рамках широко представленных и известных вам пунктов обвинения?

Кальтенбруннер: В первую очередь я хотел бы заявить суду, что полностью сознаю всю тяжесть выдвинутых против меня обвинений. Я знаю, что я ненавистен миру, тем более, что Гиммлера, Мюллера и Поля уже нет в живых, и я один должен ответить перед миром и судом… Но я хотел бы в самом начале заявить, что беру на себя ответственность за все несправедливости, совершенные в рамках деятельности этого управления с момента моего назначения начальником главного имперского управления безопасности, если это произошло под моим фактическим руководством, то есть если я знал о совершавшемся или должен был знать».

Таким образом, задача защиты распадается на две части, для выяснения которых следует задать следующие вопросы:

1. Что хорошего и плохого сделал Кальтенбруннер с момента его назначения на пост начальника главного имперского управления безопасности, то есть с 1 февраля 1943 г.

2. В какой степени можно утверждать, что он не был достаточно осведомлен о всех преступлениях против человечности и военных преступлениях, об основных моментах этих преступлений.

3. В какой степени можно говорить о его виновности, если смотреть на все с той точки зрения, что он должен был знать о тяжелых преступлениях против международного права, в которых принимало непосредственное или косвенное участие IV управление главного имперского управления безопасности (государственная тайная полиция). Что сделал Кальтенбруннер?

Я пропускаю инкриминируемое ему участие в событиях при оккупации Австрии и Чехословакии, ибо с какой бы энергией он ни преследовал цель — присоединить свою австрийскую родину к империи и для достижения ее использовать руководимые им силы СС, — эта цель не может осуждаться совестью мира как преступная…

Мне кажется, что в равной мере нельзя ответить утвердительно и на вопрос о наказуемой вине Кальтенбруннера в связи с его якобы имевшей место деятельностью в чехословацком вопросе. По моему, дискуссия о вине и искуплении ее Кальтенбруннером может возникнуть только в связи с событиями после 1 февраля 1943 г. Возмущение германского народа против одного из самых отвратительных средств террора — превентивного заключения было колоссальным еще до этого времени. Можно ли сказать, что Кальтенбруннер, чьи приказы о превентивном аресте, то есть приказы о превентивном заключении за его подписью, представлены суду, сам чувствовал внутренне отвращение к такому виду насилия над человеческой свободой? По-моему, можно. Я думаю, что Кальтенбруннер сейчас глубоко сожалеет о том, что он слишком долго следовал принципу насилия без оказания должного сопротивления…

Я не считаю показания Кальтенбруннера недостоверными, когда он говорит, что сам никогда не подписывал приказов о превентивном аресте. Но я не буду терять время на рассуждения о том, совсем отпадает или значительно уменьшается его вина из-за того, что такие приказы подписывались, может быть, без его ведома… Если речь идет о жизни или смерти людей, то не может быть ссылок на незнание, для того чтобы избегнуть наказания или смягчить последнее. Это знает и подсудимый. Приказы о превентивном аресте были роковыми предвестниками концентрационных лагерей, и я не открою какогонибудь секрета, если скажу, что ответственность за издание приказа о превентивном аресте означает начало ответственности за судьбу потерпевших лиц в концлагерях. Я никогда не соглашусь с тем, что доктор Кальтенбруннер знал во всех подробностях о страданиях тысяч людей, томившихся в концентрационных лагерях, ибо, как только за ними захлопывались ворота концентрационного лагеря, они подпадали под полную власть так часто упоминавшегося здесь главного экономического и административного управления СС. Вместо того чтобы ссылаться на показания многих свидетелей по этому вопросу, я укажу на показания доктора Хоттля, который ответил на вопрос о порядке подчинения следующим образом: «Концлагеря подчинялись главному экономическому и административному управлению СС, то есть не главному имперскому управлению безопасности, а поэтому и не Кальтенбруннеру. Он не имел права отдавать приказы в этой области, не обладал никакой компетенцией». Другие свидетели показали, что Кальтенбруннер должен был знать печальное положение в концлагерях, но нет сомнения в том, что коменданты концентрационных лагерей рьяно заботились о том, чтобы не сообщать даже своему начальству о наказуемых эксцессах со стороны своих охранников. Далее является фактом то, что при вступлении на территорию Германии союзники столкнулись с таким положением, которое было почти исключительно последствием катастрофического военного и экономического положения в последние недели войны и на основании которого мир неверно вывел заключение, что так было и раньше. Показания коменданта лагеря Освенцима Гесса, который вследствие своей прежней деятельности в отделе концлагерей главного экономического и административного управления был осведомлен о положении в концлагерях, в полном объеме подтверждают это. У Гесса нет никакой внутренней причины давать неверные показания. Он посылал на смерть миллионы людей… никакие человеческие критерии на него распространяться не могут. Я ни в коем случае не прихожу к заключению о полном знании Кальтенбруннером так называемого «положения» в концлагерях. Путь для установления истины был в Германии сложен, и даже перед начальником главного имперского управления безопасности вставали почти непреодолимые препятствия в виде иерархии компетенции власти и подведомственности третьих управлений и лиц. Улучшить судьбу заключенных в 1943 году было задачей, решить которую возможно было только путем устранения самих лагерей. Но Германия последних 12 лет без концлагерей означает утопию. Кальтенбруннер был в этом механизме лишь небольшим колесиком.