— Такой красивой руке это кольцо не подходит, завтра вы получите брильянт, он вас порадует, — изрек банкир.

Я с удивлением посмотрела на наглеца. К сожалению, будучи еще неопытной, чтобы остроумным ответом обратить подобное заявление в шутку, я порывисто встала из-за стола и, ни на кого не глядя, вышла из зала. Удет уговаривал меня вернуться, но я страшно разозлилась на него за эту глупую историю.

Меж тем подготовительные работы к съемке нового фильма закончились, и в конце января 1929 года мы приехали в Энгадин, разбив лагерь на глетчере Мортерач.[136] Вначале Пабсту предстояло снять в сжатые сроки все игровые сцены. Стояли сибирские морозы, каких здесь не бывало уже несколько десятков лет. Температура опустилась до 30 градусов. Работать в таких условиях было непросто. Пабст без помощи Фанка с трудом находил подходящие сюжеты. Для игровых сцен, среди которых было много ночных, требовалась отвесная скала и яркое освещение! Но там, где были ледяные скалы, не было электричества. Однако недалеко от гостиницы «Мортерач» Фанк нашел отвесную глыбу высотой с дом. Ее поливали водой до обледенения. Для крупных планов удалось соорудить покрытое глубоким снегом подножие скалы.

Съемки под руководством Пабста продолжались месяц. Из-за жуткого мороза приходилось часами сидеть, закопавшись в снег, пронизывающий ветер бросал в лицо льдинки-кристаллы, царапавшие кожу; я обморозила бедра, заболела циститом, от которого не могла избавиться до конца жизни. Мои партнеры, Густав Диссль и Эрнст Петерсен, мерзли так же, как и я. Дисслю доставалось больше всех, ведь в некоторых сценах на нем была только сорочка. При съемках отдельных эпизодов в дополнение к ветру включались вентиляторы, делавшие снежную вьюгу еще невыносимее. Нам часто приходилось прерывать работу, чтобы отогреться у кухонной плиты. Мы меняли одежду и снова выходили на мороз. Как я завидовала коллегам, работавшим в защищенном от ветра и непогоды павильоне.

После многочасового пребывания на морозе на лице появлялись глубокие морщины и я выглядела смертельно усталой и изможденной. Приходилось даже пить коньяк, так как без спиртного подобные нагрузки выдержать было невозможно.

Работа под руководством Пабста стала для меня событием. Я впервые почувствовала себя настоящей актрисой. Доктор Фанк абсолютно не понимал моей внутренней сути и, реализуя свой идеал женщины, пытался сделать из меня наивную, мягкую Гретхен, что совершенно не соответствовало моей внутренней сути. В результате я почти всегда чувствовала себя довольно скованной.

Пабст же первым открыл во мне и режиссерский дар. При съемке одной игровой сцены он сказал:

— Лени, погляди влево.

Но я сделала наоборот, и Пабст понял почему. Он крикнул мне:

— Ты сейчас актриса, а не режиссер.

— Как это? — спросила я.

— Ты как-будто глядишь в видоискатель камеры, где «влево» означает «вправо», а «вправо» — это «влево».

Пабст был прав. Благодаря Фанку я привыкла видеть сюжеты с точки зрения режиссера.

Обморожения оказались настолько серьезными, что пришлось для лечения на несколько недель прервать работу. А пока снимались полеты с участием Удета. Это была его первая работа в кино, и он предложил оператору снимать прямо из самолета. Сделать это было не так просто, поскольку Шнеебергер проходил в договоре с киностудией лишь как ассистент. Эрни как-то удалось выцарапать его на несколько недель.

Все мы считали Удета замечательным человеком, он совершал сумасброднейшие акробатические трюки. Мы, затаив дыхание, следили, как он стремительно проносится на своей серебристо-красной машине мимо отвесных скал, едва не задевая их крылом.

Я испытывала к Удету большую симпатию, но одновременно и злилась на него. Он добился у Зокаля, чтобы Снежная Блоха жил не у нас в гостинице «Мортерач», а в Санкт-Морице, в роскошном отеле, где у чудо-пилота были обширные покои. В первый раз мы со Снежной Блохой оказались разлученными. И, когда съемки с участием Удета заканчивались, они оба улетали в Санкт-Мориц. Я страдала от разлуки больше, чем Ганс. Он познакомился с новым, до этого не известным ему миром, где были красивые и элегантные женщины, всегда окружавшие Удета. До меня доходили слухи о необузданных пиршествах, затягивавшихся до самого утра. Постепенно я стала беспокоиться и впервые почувствовала что-то вроде ревности. Скорее всего это был страх потерять любимого человека. Шли последние счастливые дни, проведенные с ним.

По окончании съемок с участием Удета Шнеебергера отозвали в Берлин на киностудию УФА.

Съемки с Фанком начались в марте в хижине Дьяволецца. Канатной дороги еще не существовало. Хижина выглядела неухоженной, и потому мы перенесли наш постоянный лагерь в «Бернинахойзер», откуда нам почти ежедневно приходилось проделывать до места съемок многочасовой путь среди ледовых глыб и отвесных скал Пиц-Палю. Горы очень походили на Альпы. Работать становилось все труднее и труднее.

Чтобы сократить дорогу, Фанк решил остановиться на некоторое время в хижине Дьяволецца, которая по размерам и комфорту совершенно не подходила для отдыха. Рано утром, до восхода солнца, вода в мисках замерзала. Мы согревались кофе. Потом все расходились. Часто спускались на лыжах к леднику, нашему основному месту работы. Большинство трюков проходили без страховки: при наших темпах не было возможности многократно привязывать и отвязывать канат. Иногда ледник зловеще потрескивал, было очень страшно — твердь у меня под ногами вот-вот разверзнется, и я упаду в глубокую расселину.

Съемки у Пиц-Палю производились в таких суровых условиях, что я до сих пор с ужасом вспоминаю об этом. Вот, например, в сценарии написано, что меня должны тянуть вверх по отвесной стене и в это время обрушиваются лавины. Я очень боялась этой съемки. Фанк отыскал на леднике Мортерач скалу высотой в двадцать метров. Целых три дня наверху, на краю ледяной глыбы слой за слоем укладывали снег. Я наблюдала за этими операциями с большим страхом. Фанка я уже знала хорошо и понимала, что для него ничего не стоит поставить актеров в опасные ситуации, лишь бы получить выигрышные кадры.

И вот началось. Все было подготовлено для съемок. Фанк, заметивший мою нервозность, обещал, что канат подтянут вверх всего на несколько метров. Раздалась команда «Съемка!», и меня потащили вверх. И вот я вижу, как проседает снежная стена. Небо потемнело, и на меня обрушилась тяжелая масса. Так как мои руки были стянуты канатами, я не могла защититься от снежной пыли. Уши, нос и рот оказались забиты снегом и кусочками льда. Кричать было невозможно. Вопреки обещанию Фанка меня тянули, не остановившись даже на острой кромке льда. Так, терпя страшные боли, плача и негодуя на жестокость режиссера, я оказалась наверху. А Фанк радостно смеялся.

Потом я стала участницей еще одной сенсационной съемки, на этот раз по собственной воле. Правда, представляя себе это дело куда более простым. Нужно было сделать шаг назад — будучи привязанной канатом — и упасть в расселину в леднике; сцена эта не имела никакого отношения к моей героине. В фильме была еще одна женская роль, но эпизодическая, в самом начале. Фанк остановил свой выбор на молоденькой Мицци, дочери хозяина нашей гостиницы. Она играла роль невесты Густава Диссля и по сценарию должна была — поскольку сошедшая ледовая лавина перебивает канат, соединявший ее с женихом, — рухнуть навзничь в трещину ледника. Мицци не хотела рисковать, а Фанк не желал использовать манекен. Поскольку ему было известно о моем затруднительном финансовом положении, он надеялся, что я совершу падение вместо Мицци. За это он предложил смехотворную сумму в пятьдесят марок. Согласилась я скорее из тщеславия.