«Что там, о Пресвятая Дева?» — мысленно спрашивал я и не слышал ответа в своей душе.

За спиной послышалось шлёпанье босых ног.

— Salve, Афонсо! — от радости Радегунда даже забыла облить меня обычным ушатом презрения. — Поздравляю тебя с нашим новым законным наследником!

На радостях Карл закатил пир. Хильдегарда не смогла в нём участвовать. Она ещё была слаба и лежала в покоях. Все подходили с поздравлениями к королю и королеве-матери. Я тоже подошёл. Не зная, как выразить свой восторг словами, просто склонился перед моим королём до земли. Карл ласково поднял меня:

— Встань, Афонсо. В столь радостный для нас день приятно сообщить хорошую весть и моему преданному книжнику. Только что прибыл Хильдеберт. Он очень гордится твоими достижениями и, наверное, хочет немного побаловать своего единственного племянника. Ну? Ты что, не рад дяде?

— Рад, Ваше Величество, — прошептал я, изо всех сил пытаясь удержать на губах подобие улыбки.

* * *

Дядя выглядел страшно довольным. Ущипнув меня за щёку, он захихикал и защёлкал языком:

— Как ты возмужал-то, племянничек! В плечах раздался. Говорят, сам король подарил тебе меч и кольчугу?

Я кивнул, чувствуя неприятный комок в горле. А мой родственничек продолжал распинаться:

— Молодец, молодец! Матери твоей можно не стыдиться за сына. Ну, пойдём, прогуляемся по свежему воздуху, пока ты ещё вконец не зазнался.

Мы вышли на лужайку перед замком, знакомую мне ещё с детства. Сейчас она выглядела нерадостно — пожухлая, тронутая инеем.

— Ну что же, тебе совсем не интересно, как дела у твоего дядюшки?

— Как дела у вас, дядюшка, — покорно вздохнул я, — как щенки?

— Ах! Как приятно, когда любимый племянник помнит про увлечения своего дядюшки! Щенки... ну что тебе сказать про них? — Он сделал паузу. — Всё хорошо с ними... один вот только паршивец неблагодарный попался. Всё к чужим липнет, да ещё думает кусать руку, которая его кормит. Ну что с таким прикажешь делать? Топить таких надо, не так ли?

— А может, он просто боится? — осторожно предположил я. — Боится и чужих и своих?

— Ну а зачем тогда такой нужен? — пожал плечам дядя. — Кормить его ещё.

— Разве вы его кормите? Мне кажется, он давно уже находит пищу сам.

Дядя прищёлкнул языком:

— О-о! Конечно, ему кажется! Ведь благодаря мне он живёт среди кормушек! Только это слишком хорошее место, его надо отрабатывать честной службой.

— Я честно служу, вы это знаете. А девчонка в лесу была слишком подозрительна, чтобы говорить с ней о важных вещах. Вы сами могли бы догадаться.

— Я догадался! — изменившимся голосом прошипел дядя. — Особенно хорошо я догадался, когда ты обманул монаха и тем самым не дал нам спасти Ирминсул!

— А зачем жрецам храма Афины Ирминсул? — удивился я.

— Храм Афины — это сборище жалких мечтателей, заучивающих наизусть Аристотеля. А у саксов в жилах течёт настоящая кровь, способная дать отпор и христианской чуме, и этому твоему тирану, который задумал подмять под себя весь мир. В общем, послушай меня хорошо, щенок! — дядя взял меня за плечо цепкими пальцами. — Твоё тёпленькое местечко у кормушки действительно не так-то просто занять другому человеку, как это ни печально. Я допускаю, что ты мог ввести в заблуждение монаха не по злому умыслу, а по собственной лопоухости. Потеря Ирминсула для нас — не смертельная беда, хотя благодаря удачным совпадениям при его разрушении твой Карл наверняка смог задурить головы некоторым из саксов. А это уже осложняет дело. Но главное не в этом. Ты, — он посмотрел на меня так, что у меня похолодело в животе, — должен научиться работать хорошо, если хочешь остаться и дальше у тёплой кормушки, да и вообще остаться в живых. Если ты думаешь, что в случае чего предашь свою семью и твой король защитит тебя — ты глубоко ошибаешься. Во-первых, ему сразу станет известно, что ты никакой не франк. Это сильно уменьшит его доверие к тебе. А во-вторых, ты просто исчезнешь, и никто и никогда не сможет тебя найти. Запомни ещё одну интересную вещь. Если нам действительно понадобится вытащить из тебя нужные сведения — мы это сможем сделать и без твоего особого желания. У нас есть замечательные умельцы. Они вгоняют длинные иглы в самые чувствительные места. Самое прекрасное, что умереть от этого почти невозможно, а вот долго выносить — тоже почему-то ни у кого не получается. Помни всегда об этом. — Он отпустил моё плечо, изобразив на лице приветливость. — Ну а в целом, я очень рад за тебя, дорогой племянничек, и матери твоей расскажу о тебе только хорошее. Ну, пойдём, присоединимся к пирующим! Ведь жизнь нам дана для наслаждения! Мы-то с тобой это хорошо знаем, не правда ли?

И дядюшка, масляно улыбнувшись, вновь с чувством ущипнул меня за щёку.

Тяжко мне было на пиру. Пение менестрелей казалось заунывным, и смех гостей царапал уши. Одно занятие отвлекало меня от горьких мыслей — необходимость держать прилично-радостное выражение на лице. Не знаю уж, как оно смотрелось, но губы честно болели от постоянного натужного улыбания.

Не один я страдал на пиру от плохого настроения. По пиршественному залу с удручённым видом слонялся старший сын Карла, Пипин. Горб на его спине сильно вырос за время, пока я не видел мальчика. Несчастный принц не мог радоваться рождению брата. Всем своим видом он выражал крайнее недовольство, временами кидая на отца злые взгляды. Король вначале старался его как-то развлечь, подкладывая ему лучшие куски. Но, видя, что это никак не действует, нахмурился и перестал замечать Пипина.

Прочие пирующие искренне веселились. Не часто ведь у короля случается такая радость, как рождение наследника. Беспрестанно поднимались кубки — за короля, королеву и маленького Карла. Вино прибавило всем живости, особенно дамам. Некоторые из них смеялись значительно громче, чем того требовали приличия, а иные пошли танцевать. Среди танцорок особенно отличилась некрасивая, но, видимо, знатная дама, черноволосая с большой бородавкой под носом. Танцевала одна и весьма необычно. Изображала страстные объятья, и делала это столь убедительно, что несколько молодых девушек, покраснев, потупили глаза.

Только глубокой ночью гости начали расходиться, и мне стало прилично покинуть пиршественный зал. Слава Богу, дядя куда-то исчез раньше.

— Афонсо! — крикнул мне король. — Приходи завтра после обеда. Пора возобновить наши чтения.

Я проворочался всю ночь. Жёстким и неудобным казалось соломенное ложе, устланное овечьей шкурой и тканями. А ведь мне приходилось сладко засыпать и на голых камнях. Воистину, все наши беды рождает наш разум. Неоднократно я вскакивал, нащупывал в темноте кольчугу и меч — подарки короля. И ложился обратно в ещё большей печали.

Когда в назначенное время я появился в королевских покоях, Карл стоял у окна и делал сложные движения сжатым кулаком, упражняясь с воображаемым мечом. Лицо было сосредоточенное и грустное одновременно.