За ужином дочти без всякого интереса спросила о поездке в Сибирь, о делах, о том, что говорят в Управлении по поводу идиотической ситуации с Рогожиным. Евгений вяло отвечал, не вдаваясь в подробности, но четко фиксируя в голове форму и тональность задаваемых вопросов. Пока не выходило за рамки обычной болтовни. Потом, рассказывая о ситуации в Сибири, Женя вскользь намекнул на некоторые обстоятельства, связанные с Деревицким и «войной гигантов», как называют там вышедшую из-под ковра схватку олигархов. Распространяться особо не стал, намекнув лишь на значительность ситуации, которая там разворачивается. Поговорили и о том, что Евгению рассказал Олег Машков – о мнении его руководства по поводу трагического события. Алена спросила, не встречался ли Женя с вдовой Вадима, как та себя чувствует. Может, нужна какая помощь? Она определенно знала, что такая встреча у него состоялась. Ну а суть этой встречи ее никак не касалась. Кто мог сказать об этом? Не вопрос. Тот же Машков, которого девушки не могли не знать. Хорошо поставлена информация.

Женя вряд ли смог полностью удовлетворить любопытство Алены. Он ограничился собственными соболезнованиями и сведениями о проведенных в квартире и на даче обысках. И про пять тысяч баксов, о которых ему якобы говорил лично Вадим, тоже сказал. Если Вадим уже информировал Алену или кого-то из ее подруг, он наверняка не забыл и про эти злосчастные баксы в цветочном горшке. Правдивая деталь, и она сразу снимает подозрения в том, что Женя темнит.

Алена слушала, кивала. И делала вид, что это ей не так уж и интересно. Разве что разговор, как говорится, поддержать. Она почему-то все пристальнее рассматривала накачанный Женин торс. Изредка чему-то улыбалась. Намек был куда как понятен. И Евгений завершил ужин, чтобы перейти в комнаты, где и широкий диван, и сексуальное лежбище в спальне, и много иных притягательных вещей.

И в самом деле, едва покинули кухню, как все разговоры прекратились. Они кинулись друг к другу, словно оголодавшие, и до полной темноты занимались исключительно одним и самым приятным делом.

Где– то далеко за полночь Алена, оторвавшись от Евгения, расслабилась, закурила свою тонюсенькую сигаретку, а потом вдруг рассмеялась. Он увидел ее блестящие во тьме глаза и, обернувшись к прикроватной тумбочке, включил ночничок, сделанный из каких-то зеленоватых полупрозрачных камней. И залюбовался ею. Спросил:

– Интересно, чему ты так красиво радуешься? У нас с тобой получилось что-то новое?

– Когда ты хочешь, ты всякий раз новый. Во всяком случае, для меня. Но вот скажи, какие ощущения ты испытал с Татьяной?

– Ё-моё! Ну и язычки у твоих девушек! А ведь поклялась…

– Да-а? – Алена поднялась на локте, близко разглядывая лицо Жени. – И что ж это была за клятва? Говори, все равно теперь не отстану! – и навалилась ему на грудь.

Видя так близко ее сверкающие зеленоватым блеском глаза, будто у тигрицы или еще какого-то очень хищного зверюги, Евгений и не подумал врать – это же еще один экзамен для дурачка!

– Поклялась, зараза, тебе ни слова не говорить. Думаю, чтоб не расстраивать.

– Значит, вы были уверены, что я должна расстроиться?!

– Ну если она говорит… Да и мне неловко. Жаль, что она тебе это рассказала… Понимаешь, вспышка какая-то. Опять же и… ну, ты ведь знаешь, если она чего захочет, даже фонарный столб не устоит… Да ну тебя, нашла тему… Сама, между прочим, виновата. Я прилетел, рвался к тебе, а ты? Что ты мне сказала?

– Я сказала, чтоб ты обязательно позвонил мне вечером!

– А тон?! Ты про свой тон вспомни!

– Нормальный тон. Деловой. Да и неприятности всякие…

– Но я же ничего этого не знал. А потом все в башке как-то перемешалось. Вот же, черт возьми, надо же такое! Ну а тут как раз и Танька… Ирка на кухне под кайфом была. Слушай, а чего она, на иглу, что ли, подсела? Так надо спасать человека!

– Ох какой заботливый! А что ж ты тогда заодно еще и Ирку там не трахнул? Она бы тебе не отказала! Ну, для полноты картины. Три подружки, так сказать, а?

Ах ты, язва! Ну ладно… Евгений освободился от тяжести ее тела, лежащего поперек его груди, сам приподнялся, погладил Алену по крутому изгибу бедра и произнес лениво, ложась обратно на спину:

– А что, это мысль…

– Ну знаешь! – Алена даже вскочила на колени. – Нет, дорогой, что-то в тебе явно изменилось. Вот за эти две с чем-то недели. Определенно! И не в лучшую сторону!

– Да? Так заметно? – спросил без всякого интереса.

– Раньше я в тебе не замечала этого… цинизма!

– А если б заметила, то что? – усмехнулся он.

– Хрен бы ты когда оказался в этой койке!

Она быстрым движением накинула легкий халатик и выскочила из спальни. Женя остался лежать.

Ах какие мы честные?! Какие противоречивые! Как мы красиво изображаем язвительную женскую ревность! Ничего, перемелется…

Он не дождался возвращения Алены. Поэтому пришлось подняться, искать свое полотенце. Но он передумал. Стащил с кровати простыню и обернулся ею на манер древних греков. Или римлян. И с таким значительным видом проследовал на кухню, где и нашел Алену. Та сидела за столом и курила очередную сигаретку. Глаза ее были красными: то ли долго терла, то ли пускала слезы. Могло быть и то, и другое. Вид ее был печальным и у каждого нормального мужика немедленно вызвал бы прилив глубокой нежности, ласки, жалости к этой одинокой и несчастной красавице. Но дело в том, что Евгений не был нормальным мужиком и заподозрил какой-то явный подвох. Однако виду не подал. Сел напротив. Заметил полупустую кофейную чашку – прямо под носом у Алены. И – если бы кто сказал, ни за что бы не поверил – он своими глазами увидел, как из глаз Алены выкатились две слезинки и дружно капнули в кофе… Вот это номер! Быть того не может! Но он же видел! Капнули. Причем дружно, слабо булькнув при этом.

«Ну, ребята! – воскликнул он мысленно. – Это уже выше моего понимания! Как же это делается в натуре? Киношники говорят, что актрисы обычно что-то такое закапывают себе в глаза. Отчего в нужное время и в нужном количестве из них льются эффектные кинематографические же слезы. Но тут, тут-то какой фокус?! Вот это охмуреж!…»

– Ты грустишь? – спросил он участливо.

– Нет! – вдруг закричала она, растирая тыльной стороной ладони слезы по щекам. – Я злюсь! Потому что люблю тебя… дубину! Дурака! Свинью поросячью!

– Ну ты даешь! – восхитился Женя, чем усилил слезный поток. – Свинских поросят, то есть ну очень грязных внешне, я конечно видел. А вот наоборот – никогда!

– Иди и погляди в зеркало! – взвизгнула Алена и, вскочив, отчего ее веселенький халатик распахнулся напрочь, словно крылья яркой бабочки, отчаянно прильнула к его груди.

«Любовь – это святое…» – запоздало подумал Женя, перенося обмякшее тело любимой, оказывается, женщины обратно на кровать и уже предвкушая продолжение не только забавных сексуальных игр с подлинной мастерицей своего дела, но и новых, совершенно неожиданных для него откровений, над которыми позже придется основательно поломать голову. И что за любовь без взаимности!…