Элизабет почувствовала, как жаркая волна побежала вверх по ее позвоночнику, а затем обдала всю ее. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы восстановить дыхание и быть в состоянии хоть что-нибудь ответить. Впрочем, пройдя школу бесцеремонности у своего отца и в браке с Хотчейном, она была в состоянии противостоять даже вызывающему поведению Джонни Кэрра.

— Благодарю вас, — ответила она с нарочитой медлительностью, свойственной обычно старым девам, — танцы были одним из немногих доступных для меня развлечений.

Смущенный сухостью ее тона ничуть не больше, чем назойливым вниманием гостей, Джонни мягко осведомился:

— А сейчас, будучи вдовой, вы позволяете себе разнообразные развлечения?

В его сладком, как мед, голосе слышался легко читаемый намек, и только сейчас Элизабет поняла, почему женщины так безоглядно бросались в его объятия, — этот человек умел дарить обещания счастья, как никто другой.

— Сейчас моя жизнь занята одной только работой, милорд, и лишена каких бы то ни было развлечений, — осторожно ответила она. Вежливая улыбка, которой Элизабет сопроводила свои слова, не выдала владевших ею чувств.

— В таком случае вам полагается отпуск. — Высокое искусство обольщения, которым в совершенстве владел Джонни Кэрр, предусматривало также и умение быть беспредельно вежливым.

— Для этого у меня нет времени.

— А он и не займет у вас слишком много времени.

— Об одном ли и том же мы говорим с вами, милорд? — Элизабет уже стала получать своеобразное удовольствие, сохраняя самообладание в таком рискованном диалоге.

— Я полагаю — да.

— Какая самоуверенность, Равенсби!

Ответом ей была обаятельная и — на самом деле — уверенная улыбка.

— С вами никогда нельзя быть ни в чем уверенным, леди Грэм, ибо вы — женщина удивительной твердости и выдержки.

— Вот и не забывайте об этом, Джонни.

То, что Элизабет произнесла его имя, было ошибкой с се стороны. Прозвучав приглушенно и интимно, оно тут же всколыхнуло в них обоих самые сокровенные воспоминания. Джонни и Элизабет одновременно припомнили, когда и при каких обстоятельствах она в последний раз произнесла его имя, и обоих захлестнуло горячее чувство.

— Я думаю, не заставит ли вас изменить свое решение перспектива полюбоваться видами Эдинбурга, — низким приглушенным голосом заговорил Джонни Кэрр. — Это отвлечет вас от ваших строительных забот всего на несколько дней. И… вам это понравится.

— Я знаю, что мне это непременно понравится, — честно отвечала Элизабет, мечтая только об одном: обвить его шею руками и целовать — дни и ночи напролет, не обращая внимания на глазеющую толпу. — Однако вы потом снова исчезнете, Джонни, а моя жизнь будет продолжаться. И, признаюсь, мне не хочется перенимать свойственное вам непостоянство. Так что благодарю вас за приглашение, но я вынуждена отказаться.

— Вы, по-моему, не страдаете от излишней застенчивости. Так, может, вы все же передумаете, и тогда мне удастся убедить вас в том, что вы не правы относительно моего непостоянства?

— Да, у меня не было возможности познать тайны искусства застенчивости, поскольку на протяжении всей моей жизни я была лишена женского общества. И все же я не передумаю, поскольку в противном случае, учитывая вашу репутацию, стала бы последней дурой. Вы не согласны? — спросила она, с полуулыбкой поднимая на него глаза.

— Вас и впрямь невозможно соблазнить, — с грустью признался Джонни, смущенный ее прямотой. — Монро был прав.

— В отношении чего?

— В отношении того, что вы, видимо, действительно не развлекаетесь со своими телохранителями.

— Вот тут вы правы, милорд. Что бы вы обо мне ни думали, я оставалась достаточно целомудренной.

Никакая — даже самая изощренная — женская уловка не могла сравниться по своей сексуальности с этим простым и бесхитростным признанием. Джонни с огромным трудом удалось сдержаться, чтобы тут же не схватить Элизабет на руки и не унести ее в комнату на втором этаже. Черт бы побрал этих гостей!

— А вот у меня с целомудрием отношения складываются гораздо сложнее, — полушепотом проговорил Джонни, одновременно размышляя, насколько велик будет ущерб Для его чести, если ему все же не удастся выполнить свое обещание и вести себя по-джентльменски.

— В этом я ни на секунду не сомневаюсь, милорд, но, в конце концов, мы живем в мире, где мужчину и женщину судят по разным критериям. — В этом Элизабет убеждалась на протяжении всей своей жизни.

— Вдовы, однако, пользуются гораздо большей свободой, — заметил Джонни. Он был прекрасно осведомлен о двойной морали, существовавшей в их обществе, но ему все же хотелось, чтобы были расставлены все точки над «i».

— Возможно, но все же и эта свобода не безгранична.

— С тех пор как вы уехали из Голдихауса, вы стали чересчур благонравны, — пробормотал Джонни, снова вспомнив ночь безумной страсти, что предшествовала отъезду Элизабет из его дома.

— Нет, я думаю, что расстояние научило меня лучше чувствовать.

— Расстояние, отделившее вас от меня.

— Да, — ответила Элизабет, но в ее улыбке Джонни почудилось некоторое лукавство.

— Я умею быть настойчивым, — подыграл он ей. Улыбка Элизабет воодушевила его, и, ощутив себя в привычной атмосфере любовной игры, он начисто забыл о любых соображениях здравого смысла, которыми могла руководствоваться его собеседница.

— А я прекрасно переношу воздержание.

— Воздержание от секса?

— А разве мы говорим о сексе? — улыбнулась Элизабет.

— Нет, конечно же, нет, — рассмеялся Джонни в ответ. Он еще крепче прижал к себе Элизабет. Теперь, когда они двигались в танце, их бедра касались друг друга, а его руки, лежавшие на спине Элизабет, слегка гладили неровный контур ее корсета. — Если мне не изменяет память, мы говорили о том, найдется ли у вас свободное время для короткого отдыха.

— Как гладко у вас все получается, милорд. Это приходит с практикой?

— Все приходит с практикой, моя милая Битси.

— Кому, как не вам, знать об этом… мой беспутный Равенсби.

— Зато у вас, леди Грэм, изумительно получается кокетничать с неотразимой искренностью.

— На самом деле? Вы действительно так считаете? — Элизабет казалась польщенной.

— На самом деле.

— Но, наверное, с вами я не должна этого делать?

— Нет, если вы сейчас говорите всерьез. Цивилизованность, доставшаяся мне от предков и хорошего воспитания, тоже имеет свои пределы.

— Стало быть, мне следует предпринять меры предосторожности?

— Если бы речь шла о ком-то другом, у вас бы не было такой необходимости, но поскольку дело касается меня — да, думаю, вам следует поступить именно так.