пожить надо тихонько, на нейтральной территории пару лет, изучить его, вслушаться – и тогда только начать разматывать клубок комнат. Потом потихоньку восстановить парадные залы. Расчистить их от неуклюжего XIX века. Всё по порядку. Или просто надо совсем перестроить его – в многоквартирный дом. Но – с учётом необходимости устройства такого количества территорий общего пользования – это нужно особо тщательно продумать. Создать серьёзный архитектурный проект и согласовать решения со специальным комитетом исторических зданий. Тут это строго! Так что наследник закончил работы первого этапа по обустройству – расположился в своём пентхаусе, а отгуляв новоселье с многочисленными друзьями, которые приехали погостить, внезапно исчез. Впрочем, он ведь не местный. Так что никому ничего объяснять не должен. Пару раз переночевал да уехал. Дом снова закрыл свои ставни наглухо. Палаццо выставили на продажу. И с того момента прошло пятнадцать лет.

Дворец был тотчас выкуплен местным королём недвижимости. По дешёвке. Дело-то оказалось спешным. Да и работ не перечесть. Вон электричество не везде было. Ну, закинул что-то новый хозяин на мансарду для своего джакузи и холодильника, чуть было с прошлого века на втором этаже – пара ламп да две розетки. Всё. Желающих позаботиться о старом доме не нашлось. Так палаццо вновь погрузился в свой сладкий сон… Вот впервые разумкнул свои скрепящие ставни-веки. Готовился принять гостей. Словно протирая старое помутневшее зеркало, я разгадывала приметы его ушедшей, еле слышной теперь жизни. И та комната просто поразила меня. Та самая, что отрезана от прочего пространства. И поныне красивая. Сохранившая свой многовековой муар. Та самая зеленоватая «гостиная». Впрочем, почему же непременно гостиная? А быть может, в XIX веке это был кабинет? Как ещё объяснить, почему лучшее пространство было украдено у собственного дома? Кто отгородился здесь стеной и от кого? почему? И ведь эта удивительная, такая разумная зала, единственная, которая с тех самых пор и жила. В последние свои годы она служила спальней.

Хочу ещё раз обратить внимание на факт, как непросто обращаться с габаритными вещами в средневековом городе. Но приблизительно в 1930-х годах хозяйка дома пошла на серьёзный шаг. В доставке её новой мебели были задействованы жители как минимум четырёх соседствующих домов, причём окна лоджии противоположного из них должны были быть тоже открыты, чтобы под определенным углом в дом смогли занести исполненный на заказ изысканный гарнитур светлого дерева. Под стать старинному, но вновь вошедшему в моду муару по стенам. Для интерьера были придуманы обворожительные формы. Монументальные и нежные. Словно наш Шехтель постарался. Мебель этой спальни, безусловно, исполнена серьёзным мастером. Его идеи, не просто вторят идеям своей эпохи, «следует последним веяниям», но предлагают свежие и яркие решения. Венето – регион ремесленников. Здесь расположено несколько знаменитых мебельных фабрик – мировых звёзд, до сих пор хранящих венецианские традиции резчиков по дереву. Шкаф, трюмо и кровать этого дома – настоящие шедевры. Им место в музейной экспозиции. Только вот эту мебель из casa не вытащить. Никак. Родственники пытались. Почти вся обстановка через окна лоджии поддалась транспортировке, однако вещи последнего Большого стиля извлечь из дома не удалось. Видимо, перевелись к тому времени умельцы. Так всё и осталось в той странной комнате, как было. Необъятная шикарная кровать с высоким тяжёлым изголовьем и затканным узорами, тягучим покрывалом поверх. Комод. Трюмо. Словно призраки таились их фантастические фигуры в пыльном серебряном полумраке. А на тумбочке у кровати мерцала фотография в старинной потемневшей рамке.

Я так была заворожена общей атмосферой, этой плотностью времени, сцепкой веков, что даже не запомнила тот полупрофиль. Но, кажется, он ничем особым не отличался от любой другой старой фотографии, выполненной на серебряной пластине. Однако мне захотелось остановиться и задуматься о чужой судьбе. Что же случилось с этим древним домом? И с теми большими семьями? Где все те, кто ютился здесь до начала ХХ века, куда они все подевались? Каким ветром развеяны? Война? Одна, вторая? И как в этом доме вдруг возник такой уклад? И что это был за каприз – в лучшей комнате устроить себе спальню… Почему были заброшены три других этажа? Почему во всём доме нет ни одной гостиной? Кто же возлежал тут на роскошном ложе, упиваясь своей единоличной победой. Или загибался в холоде одиночества?

И тут у меня возникло особое чувство, которое иногда меня пронизывает, например, в местах древних захоронений. Мы как-то в Ирландии по холму гуляли. Поспорили на шоколадку. Мне местные не верили, что здесь было кладбище. Весь склон мы тогда облазили и ведь нашли тому доказательства – плиты с вязью. И у Ермоловой так в комнатах на Тверском бульваре было. На последнем этаже. Удивительное чувство.

Я впервые оказалась в доме-музее Марии Николаевны в конце 80-х. Великая актриса, после ухода со сцены в 1921 году, заперлась в собственном доме на верхнем этаже особняка и из этих комнат до смерти не выходила. На трёх оставшихся этажах шло разграбление её дома, его продолжали резать и резать на коммуналки, уплотнять и уплотнять. И, говорят, даже в оранжерее – в зимнем саду Ермоловой – была устроена комната. В ней целой семьёй проживали. Многие из служительниц когда-то были тут жильцами, вот я и приходила с ними поболтать. Кто-то ведь даже хозяйку хорошо помнил. И так они тут попривыкли быть, что работать остались, когда их давно уже расселили. Так вот, в покои Ермоловой служительницы не входили. Да там такая сила в её спальне стояла, что никакому посетителю и в голову не приходило что-либо тронуть. Невольно чувствуешь себя вторгающимся в чужое пространство. Я, правда, давно там не была, но вот ощущение, что просто стул она отодвинула и вышла, а сейчас войдёт, – его помню. Чувство присутствия… Но чтобы стоя в комнате дома, который сдается внаём, такое испытать? Мне впервые довелось! И отнеслась я к этому незримому присутствию с глубоким уважением. И тотчас поняла, что ни за какие коврижки не согласилась бы здесь поселиться. Даже забесплатно! Дом был занят. «Тут живут», – подумала я и запомнила это краткое определение.

Интересно, что, несмотря на столь долгое забвение этого дворца и множество равнодушных людей, здесь побывавших, оценивающих и распродающих, никто – включая бригаду ремонтников и уборщиц, никто не тронул интимную вещь последней хозяйки. И ведь именно по той самой причине, не иначе, – ощущения присутствия некой сторонней воли. Здесь всё должно быть как было. И фотография в изысканной серебряной рамке так и осталась стоять в изголовье. Кто же эта задумчивая молодая женщина, застывшая на рубеже уже двух прошедших веков? Подруга? Сестра? Мать? А быть может, сама хозяйка, в расцвете своей молодости…

И вот спустя пару месяцев сидим мы неторопливым воскресным обедом с нашими новосёлами. Детки бросают камешками в канал – в одну из многочисленных водных артерий, что ведёт к Венеции, мы же беседуем. И неожиданно оказывается, что они переезжают. Привели в порядок дом, купили мебель, всё что положено туда привезли, – всё. От подушечки до чайной ложечки. По шкафчикам разложили! Две семьи и архитектор. Пробовали жить, да не могут. Я непонимающе переспрашиваю: «Как это – попробовали и не можете»? Мне отвечают: «Дом этот занят. Там живут»… Детишки тут же подбежали к столу и, навострив ушки, начали вслушиваться в беседу. Их мама кивнула на малявок, сделав «большие глаза». И, к моему сожалению, к разговору этому мы уже не вернулись. Завершая тему, глава семейства только сказал: «Мы на второй день в отель переехали».

Про Италию

10 октября. 8:42

Я конкретно подсела к кому-то на Интернет. После очередной серьёзной грозы. Опять долбануло электричество. Кондиционер – выжил. Роутер – снова пал.

Нам ещё очень повезло, что кто-то свой Интернет не запаролил. Здесь на улицу не выйдешь и в кафе не засядешь. По сравнению с Москвой – да что там Москва, с деревней