Прекрасный юноша крикнул даме, мол, стаканы на кухне, «Война и мир» – все три тома – на полке, я щас, только душ приму!

Воду включил погромче и давай свой Дао уговаривать – и жёлтые штаны ему обещал, и кацэ сколько захочет. Приседал и хлопал себя по щекам. И даже туда-сюда Дао свой за шкирку тягал, как щенка неразумного. Но тот – ни в какую. «Ты, – отвечает, – меня не любишь! Свои интересы завсегда превыше моих ставишь! Злой ты! Уйду я от тебя, и будешь ты совсем один-одинёшенек задыхаться в темноте неопределённости! Мне, что ли, одному тут день-деньской сидеть, чтобы ты меня на свет божий извлекал только над унитазом или умывальником! А как до дела – так вообще пластиковый пакет на башку! Тоже мне – Чикаго тридцатых годов, я так и задохнуться могу, между прочим!»

Так стыдно стало прекрасному юноше перед своим Дао, что присел он на краешек унитаза, буйну голову повесил и залился слезами отчаяния.

А Дао хитрый был. Он на прекрасного юношу глянул глазом своим циклопьим и говорит: «Ладно, ладно, братец. Не горюй раньше времени. Пусть та вот, что стаканами на кухне бренчит, в шпагат сядет – я, может, и расправлю плечи. Мне, понимаешь, больше всех та студенточка, родину продавшая за гамбургер, нравилась. Подсоби моим сложным причинно-следственным связям, а я уж для тебя расстараюсь».

Прекрасный юноша, хоть и прекрасен был, как положено, но дурачок. Да не сказочный герой – а самый что ни на есть обычный дурачок: послушался своего этого… Дао.

В общем, долго сказывается, да быстро делается – присела девица в шпагат продольный. Еле-еле и не до конца. Юноша-то был действительно прекрасный, а они под заборами не валяются. Ради них иногда и на тридцать кило похудеть можно. Не сразу, конечно, а только после взятия высоты и последующего на ней закрепления.

В общем, всё у них наладилось, и Дао не только плечи расправил, а прям-таки нормы ГТО решил сдать. Прекрасный юноша пришёл в такое прекрасное расположение духа, что девицу красную взял да и растянул прямо и поперёк – то есть прямо на себе. Причём – в поперечный шпагат. Вот такой здоровый конь был!

И тут она как заорёт! А Дао-то с расправленными плечами, гордый такой, юношу с толку сбивает – мол, это ей так хорошо. Потому и орёт. Хоть узлом её вяжи – только лучше будет.

Кончила наша прекрасная незнакомка плохо.

Прямо скажем – в травматологии она кончила.

Единственное, что непонятно, зачем прекрасный юноша её сперва в гинекологию приволок. С перепугу, видимо. Мужикам всегда кажется, что у них не Дао, а просто-таки меч обоюдоострый и несоразмерно длинный и они все как на подбор вожди сексуальных революций. «Ха-ха!» три раза. Связка у неё порвалась об бицепсы прекрасного юноши неразумного через шпагат неуместно-поперечный. Вот та самая, что в названии этой байки фигурирует.

Ну, мы с приглашённым из главного корпуса травматологом дело на контроль взяли, конечно. И коньячку хлопнули. За «хлопок одной ладони», разумеется.

А прекрасный юноша даме апельсины носил в травматологическое отделение.

Я бы, конечно, и рада вам сказать, что они женились долго и жили счастливо, но увы. Потому что хоть девица и оправилась и прекрасный юноша не стал менее прекрасным, да только Дао как её видел – так в ужасе прятался. Никакие посулы и посылы не помогали. Такая вот история.

* * *

Берегите pubofemoral ligament. И Дао, если всё при вас, конечно. Не путайте фитнес с Камасутрой. И с любимыми не расставайтесь!

Поздним-поздним вечером, когда я ещё не была писателем, а трудилась в многопрофильной больнице акушером-гинекологом, мне позвонила некая дама, мол, «от Мариванны, которая вторая жена Петрастепаныча, а первая его у вас рожала, ну помните?» И сказала, что у неё срочная проблема. Потому что завтра из дальних странствий возвращается муж, а у неё какое-то перепелиное яйцо висит в том самом месте, как раз необыкновенно важном для подобных встреч.

Пришла. Я её в приёме осмотрела. Да, обычная такая себе киста бартолиниевой железы хэзэ природы (а про себя-то думаю, что гонорейной). Я ей – пятое-десятое, приходите завтра, бакпосев, то да сё. И тут она достаёт из кошелька такое количество аргументов, что я дрогнула. «Это ж, – думаю, – пятнадцать минут работы скальпелем и иглодержателем – и моё жалованье за двенадцать месяцев беспорочной службы». Даже Гиппократ не устоял бы. Тем более он сам и говорил: «Деньги вперёд». Это потом в Присяге советского врача всё извратили.

Утихомиривая по дороге остатки лекарской совести, я вяло отнекиваюсь, де, ну, сделаю я вам сейчас, а завтра-то – ещё низя, потому что бо-бо. Так, может, всё-таки… Она меня перебивает с непреклонной решимостью: «Делайте! Там разберёмся!» Рисковая такая тётка. Обаятельная – сил нет. Я обычно женщин как класс не замечаю. И мужику-то харизму ой какой длины надо иметь, чтобы моё внимание обратить. А тут прям ну влюбилась. Сил нет какая очаровательная женщина, хоть и при кисте.

Потащила я её в главный корпус в ургентную смотровую. С собой – набор инструментов металлических, материалов шовных и акушерку, в боях проверенную, чтобы патроны подносила и не настучала никому.

Всё быстренько под инфильтрационной анестезией состряпали. Я пациентке говорю:

– Может, я тебя в какую-нибудь палату уложу? Полежишь часок-другой, потом такси вызовем, чтобы всё путём.

Она подскочила – вся хохочет:

– Да что вы, что вы! Мне так прекрасно без этого яйца, что я прямо вся цвету и пахну! Спасибо, доктор, я пойду, хотя тоже вся в вас уже влюблённая!

И ускакала.

Спустя полчаса я курю на ступеньках приёма родильного дома. И вижу картину, от которой мои надпочечники начинают провоцировать развитие феохромоцитомы. Тётку эту, всю из себя такую-разэдакую, два здоровенных амбала под ручки ведут прямо ко мне. Она белая-белая, как хлорка в порошковом состоянии. В руках пакет. А из пакета торчит горлышко бутылки абсента.

Она решила, что за такую вот мою любовь и красоту ООНовского гранта, что она мне налом отвалила, – мало. И вместо цветов – бутылку захотела мне вручить. Причём – немедленно. Не любила откладывать. А уж от симпатии ко мне, внезапно её посетившей, или от страхов и треволнений, внезапно догнавших, коллапс у неё маленько приключился – мне неведомо.

Мы ей по вене коктейля животворящего со всякой глюкозой и аскорбинкой вкололи.

– Лежи! – говорю. – Полчаса, родная! И чтобы без никаких!

Она мне:

– Некогда мне здесь разлёживаться. Потому что завтра муж из дальних странствий возвращается, и я пока имею ещё возможность вспомнить всё лучшее. Муж у меня, конечно же, самый прекрасный, но лучшее тоже со счетов сбрасывать нельзя!

Она этих амбалов, что её за белы рученьки привели, когда у неё «точка сборки» сместилась, ещё по дороге в супермаркет, как выяснилось, «склеила». Они уже все в ресторан собирались. Вот это жажда жизни! Вот это воля к победе!