— А если во время уличного боя гаубицу положить набок, снаряд залетит за угол?!

— Залетит. Но наш солдат из-за угла не стреляет!»

Рассказ:

«Ас-вертолетчик получил в награду автомобиль и тут же попал в автокатастрофу. Друзья его в госпитале навещают, спрашивают — да как же так-то?!

— Да кто его знает! Иду нормально, впереди — столб… Ну я, конечно, шаг-газ на полный, штурвал на себя…»

Картинка: бандосский штаб. Главарю докладывают: «Положение ужасно, но оно стабилизовалось!»

Картинка: бой. Двое солдат. Один с разочарованным лицом говорит другому: «У-у, е, бой-бой… только разговору. У нас на танцульках шуму было больше, да и кровищи тоже»…

Джек с удовольствием посмотрел бы еще — тем более что газета была огромной, — но чуть в стороне раздался хорошо знакомый голос, что-то певший под гитару, и юноша двинулся туда, энергично прокладывая себе дорогу.

На «сцене» из пустых ящиков выступал самодеятельный ансамбль — две гитары, губная гармошка, скрипка, оркестровый барабан и какая-то штука вроде тех, что можно увидеть на картинках в исторических книжках — похожая на гитару, но круглая, со множеством струн и выгнутым грифом; ее держал в руках необычно длинноволосый красавец.

Это был ротный ансамбль «Наймиты империализма», что и подтверждалось табличками, висящими на груди у каждого музыканта и украшенными этими самыми надписями. Ансамбль играл все подряд, а Андрей в нем был гитаристом — раньше Джек этого не знал и теперь с изумлением смотрел на то, как русский весело поет, притопывая ногой, а ребята вокруг эстрады со смехом подхватывают:

Все болота, болота, болота,

Восемнадцатый день болота…

Вот промокли рубашки от пота —

Что поделаешь, такая работа!..

Восемнадцатый день ни корки —

Терпеливо несем эту кару!

Вот вчера варили топор мы,

А сегодня сварим гитару!

Тяжело по холмам пробираться,

А голодными — бесполезно.

Мы пытались поужинать рацией,

Но она оказалась железной…

А недавно на огонечек

Заглянул к нам туземный товарищ.

Разложив небольшой костерочек,

Славный суп из него мы сварим.

На бедро одной девочки, Нади,

Я давно гляжу с вожделеньем…

Но бифштекс из нее наладить —

Уронить престиж поколенья!

Мы мужчины! Не потому ли

Так упрямо идем к своей цели?

Правда, двое на днях утонули,

Ну а третьего, толстого, — съели…

— Спой «Парус»! — крикнули из толпы.

— «Парус», Андрэ!

— Анджей, давай «Парус»!

— Эндрю, спой «Парус»!

Кричали со всех сторон. Андрей, шагнув вперед, поднял руку. Другие инструменты — а ребята-музыканты все это время что-то наигрывали — умолкли. Андрей шире расставил ноги, повесил гитару поперек груди, как автомат на марше. Лицо русского стало замкнутым, словно он ушел куда-то от сцены, от ребят вокруг… Стало очень тихо, и шум из других мест не слышался, точнее, не воспринимался. Андрей вновь поднял руку — теперь над гитарными струнами — медленным, странным жестом. Джек замер в почти суеверном ощущении чего-то… чего?!

Грохнули струны, а Джеку почудилось, что дробно и однообразно ударил барабан: «Там-дам, га-дам, та-дам, та-дам!» Голос Андрея полоснул, как размашистый удар клинка:

А у дельфина вспорото брюхо винтом!

Выстрела в спину не ожидает никто!

На батарее нету снарядов уже!

Надо быстрее на вираже!

Но парус!

Порвали парус!

Каюсь! Каюсь. Каюсь…[64]

…Андрей резко нагнул голову и шагнул назад, бросая гитару на бедро. Тишина осталась — не нарушилась, замерла, словно воздух застыл… «Каюсь! Каюсь. Каюсь…» — переводя дыхание, повторил Джек слова, казалось, все еще отдающиеся вокруг…

И вдруг Андрей, вскинув голову, улыбнулся, качнул товарищам по группе гитарным грифом — и со «сцены» в «зал» полилось задорное, веселое:

Пианино не потащишь на плечах,

Скрипка сырости и тряски не снесет,

Не поднять орган по Нилу на плотах,

Чтоб играть среди тропических болот.

А меня ты в вещевой впихнешь мешок,

Словно ложку, плошку, кофе и бекон, —

И когда усталый полк собьется с ног,

Отстающих подбодрит мой мерный звон.

Этим «пилли-вилли-винки-иннки-плей!»

(Все, что в голову взбредает, лишь бы в лад!)

Я напомню напоить к ночи коней,

А потом свалю где попадя солдат…

— Что за песня? — удивленно спросил Джек у своего соседа, рыжего парнишки с эмблемой одной из стрелковых рот. Тот вытаращил глаза:

— Ты чего?! Это же Киплинг — наш Киплинг! Ты что, не англичанин, что ли?! — и тут же отвернулся — слушать.

— Киплинг? — пробормотал Джек. Он читал «Книгу Джунглей», конечно, и на уроках литературы кое-какие стихи. Но этого там не было. Эх, черт, жаль, это же здорово! Жаль, жаль, что он слов не знает, вон многие поют, положив руки друг другу на плечи…

Перед боем, ночью, в час, когда пора

Бога звать или писать письмо домой,

«Стрампти-тампти» повторяет до утра:

«Ты держись, дружок, рискуй, пока живой!»

Я Мечты Опора, Я Чудес Пророк,

Я за Все, Чему на Свете не Бывать;

Если ж Чудо совершится, дай мне срок

Подстроиться — и в путь ступай опять.

По пустыням «Тумпа-тумпа-тумпа-тумп!» —

У костра в кизячном смраде мой ночлег.

Как воинственный тамтам, я твержу,

грожу врагам: «Здесь идет победный Белый Человек!»

— Р-ра-а-а!!! — заревели вокруг, подбрасывая вверх самое разное — от гранат до курток. Эта песня в самом деле была для них, да более того, это была их песня! Со сцены начали стрелять вверх трассерами, и рев перешел в восторженный вой, разразившийся, в свою очередь, криками «ура!» на десятке языков.

Разноголосье кипело вовсю. Никто никого почти не понимал — и не от незнания языков, а просто от радостной обалделости. И в то же время каждый отлично понимал каждого. О чем мог кричать твой товарищ с таким же очумелым и радостным лицом, как у тебя самого? Да о том же, о чем и ты, — и все понятно!

В одном месте целая компания отплясывала акробатический рок-н-ролл. Девчонки и парни в военной форме, раскрасневшиеся, смеющиеся, вертелись, кружились, прыгали под одобрительный крик и свист друзей. Джек пожалел, что не умеет так плясать: он только теперь обратил внимание на то, что среди девчонок полно симпатичных, и военная форма лишь оттеняет их красоту.