– Ух! – только и могла сказать я, рассматривая фотографию. Девочка на ней действительно была похожа на моего начальника как две капли воды.

– Да, она была очень рада. Лика, моя старшая дочь, не любит читать, как и жена. Алису же от книг за уши не оттащишь. Я тоже был таким в её возрасте, радовался только, когда мне книжки дарили.

Я отдала фотографию Громову и, улыбнувшись, сказала, посмотрев ему в глаза:

– У вас прекрасная семья, Максим Петрович. Я вам даже немного завидую.

– Завидуете? – он удивился. – Чему же?

– Это замечательно, когда есть дети. И заботливые родители… – добавила я еле слышно.

Несколько секунд Громов молчал, разглядывая меня. А затем спросил:

– Наташа, вы на самом деле не жалеете, что отказались от должности?

– Нет, Максим Петрович, – я покачала головой. – И в конце концов, это не должность красит человека, а человек – должность.

– Хорошо сказано…

– А то. Так говорил мой отец.

Громов, кажется, хотел что-то спросить, но мы начали взлетать. И меня, и его припечатало к креслу. Гудел двигатель, мы набирали скорость, уши закладывало… И наконец я заметила, что земля отдаляется от нас. Всё мельче и мельче становились деревья, дороги, дома…

– Сколько нам лететь? – спросила я.

– Чуть больше трёх часов.

– Тогда я немного посплю, если вы не возражаете.

– Нет, конечно, – улыбнулся мне Громов. Я опустила своё кресло и, откинув голову, закрыла глаза.

Сон не шёл. Пришла лишь полудрёма – странное состояние, когда ты и не спишь, и не бодрствуешь… В таком состоянии я всегда вижу много картин – то из недавно просмотренных фильмов или прочитанных книг, то из прошлого…

В этот раз меня посетило моё далёкое прошлое. Я увидела свою маму и себя.

Мы сидим на одуванчиковой поляне, залитой солнцем. Мама плетёт мне венок и, надев его мне на голову, смеётся.

Мою маму звали Лизой. И чем старше я становлюсь, тем больше делаюсь похожей на неё. Особенно с тех пор, как похудела… Я стараюсь меньше смотреться в зеркало, чтобы не видеть там своё отражение с её лицом. Те же кудрявые тёмные волосы до середины спины, те же пухлые губы, тонкий нос, большие голубые глаза… Только мои – печальные, а у мамы они были весёлыми.

Её серебристый смех, не утихая, звучит у меня в ушах. Я почувствовала, как сжалось сердце. Мама, милая моя, как же я по тебе соскучилась…

Следующая картина. Я, заплаканная, сижу у неё на коленях. Мне пять лет, пару недель назад я начала ходить в детский сад. Мама берёт моё лицо в ладони и, смотря в глаза, спрашивает:

– Что случилось, цветочек?

И я, с разрывающимся от обиды сердцем, рассказываю, как меня обижают в детском саду. Как мальчики называют толстой коровой и дёргают за косички, а я плачу и прячусь от них в туалете…

Все эти детские проблемы некоторым взрослым кажутся нелепыми и смешными. Мои  проблемы никогда не казались ерундой моей маме. И она права – может быть, они и маленькие, если взглянуть на них с высоты взрослого человека, но любому ребёнку эти проблемы причиняют невыносимую боль. Они разрывают душу на части.

– Цветочек, – говорит мама, смотря мне в глаза, – почему ты не ответишь своим обидчикам тем же? Если я, скажи, толстая, то ты – очкарик, рыжий или глупый…

– Я не могу, – я мотаю головой, – им же будет больно!

Я даже тогда наглядно следовала известной заповеди и подставляла вторую щёку. Мысль о том, что я могу кого-то обидеть, причиняла мне не меньшую боль, чем насмешки сверстников.

– Тогда послушай, – мама очень серьёзна, – они обижают тебя, потому что ждут твоей реакции – обиды и слёз. Если ты будешь показывать им, что тебе безразличны их слова, они отстанут. Просто улыбайся, Наташа. И никогда, никогда не плачь при чужих людях! Твои слёзы могут видеть родные, но чужие – никогда. Запомни это, держи голову прямо и улыбайся. Помни, у некоторых людей оружие – это колкие слова, а у тебя этим оружием будет улыбка.

Я слушаю и запоминаю. И с тех пор всегда следую совету мамы…

Постепенно меня перестали дразнить в детском саду, а затем и в школе. Я научилась улыбаться и держать голову прямо, даже когда в груди бушует пламя обиды, а в глазах закипают слёзы.

– Эти слова отскакивают от тебя и ударяют в твоих обидчиков, доченька. Они не приносят вреда тебе, но ложатся камнем на души тех, кто пытается тебя обидеть. Помни об этом и пожалей их – они не ведают, что творят.

Только благодаря маме я поняла всю глубину бескорыстной жертвенности – когда я, улыбаясь, не отвечала на злые слова, мне казалось, что на мою душу в этот момент проливается чудодейственный бальзам. И когда позже я не отказывала в помощи своим обидчикам, то понимала, что поступаю правильно, и чувствовала себя… чистой.

Но всё это было сложно. Сложно в пять лет научиться прятать слёзы и улыбаться, когда тебе хочется убежать и забиться в угол.

– Ты должна быть сильной, девочка моя, – твердит мне мама, прижимая к себе. Я повторяла это позже миллионы раз, как заповедь…

Быть сильной, быть сильной… Что мне ещё оставалось?

Теперь я вижу себя в шестнадцать лет. Я в шикарном синем платье получаю школьный аттестат. И среди моря лиц я различаю только два – лица моих родителей. Их широкие, радостные улыбки, полные гордости глаза…

Получив аттестат, я бросаюсь к ним и, подбежав, обнимаю обоих. От мамы пахнет персиками, её кудрявые волосы щекочут мне нос, а папа, как всегда, надушился своим любимым одеколоном, который я так ненавидела тогда и по которому так скучала теперь.

– Мы так гордимся тобой, дочка, – слышу я его голос у меня над ухом. Радость искрится во мне, как хорошее шампанское. Подобных чувств я не испытывала очень давно…

Мне двадцать, мы с родителями отдыхаем на море. Отец быстро-быстро плывёт вперёд, к буйкам, а мы с мамой, раскинув руки, качаемся на волнах… Ласковое солнышко греет моё лицо и плечи, и кажется, что этот покой никогда не кончится.

Если бы я знала тогда, что спустя несколько месяцев у меня не будет больше родителей…

– Наташа, – услышала я тихий голос Громова, – что с вами?

Открыв глаза, я осознала, что одновременно улыбаюсь и плачу. Маленькая слезинка прочертила влажную линию на моей щеке и, спустившись к шее, затерялась в кудрявых волосах.

– Ничего, – я улыбнулась и смахнула остатки влаги с ресниц, – дурной сон.

Максим Петрович обеспокоенно смотрел на меня. Но, к моему удивлению, не стал расспрашивать.

– К нам приближаются стюардессы с тележками. Вы будете что-нибудь пить?

– Да, – я откинула столик, – и есть тоже.

Кормили в этом самолёте вполне сносно. А уж по сравнению с моим обычным завтраком всё было вообще почти как в ресторане.