Его друг лежал на боку лицом к стене, так что Серегил едва мог расслышать его дыхание. Нет, вовсе никакого дыхания не мог он расслышать…

— Микам, проснись, — прошептал Серегил, но горло его так пересохло, что не издало ни звука. Ужас — тяжелый и липкий — сгустился вокруг него. Серегил схватил друга за плечо, страстно желая, чтобы тот проснулся и заговорил.

Тело Микама было таким же холодным, как доски пола. Отдернув руку, Серегил увидел на ней темные пятна сворачивающейся крови. Микам медленно перевернулся на спину, и Серегил разглядел зияющую рану на горле, из которой все еще торчал его собственный стилет. Глаза Микама оставались открытыми, на лице застыло выражение Удивления и печали.

Мучительный стон вырвался из горла Серегила. Он отшатнулся и попятился от тела, занозив ногу о грубые доски пола.

В этот момент налетел особенно сильный порыв ветра, ставень на окне распахнулся, и угли в жаровне от сквозняка на мгновение вспыхнули ярким пламенем. В этом неверном свете Серегил заметил высокую фигуру в углу у окна. Человек был закутан с ног до головы в темную мантию, но Серегил сразу же узнал несгибаемо прямую спину, легкий наклон головы, характерный острый локоть руки, лежащей на эфесе меча. И он точно знал — благодаря какой-то ужасной смеси предчувствия и воспоминания, — как начнется сейчас разговор между ними.

— Что ж, Серегил, в хорошем же виде я тебя нахожу.

— Отец, на самом деле все не так, как кажется, — ответил Серегил, с отвращением слыша умоляющую нотку в собственном голосе — эхо тех же слов, произнесенных им когда-то в схожей ситуации, — но бессильный заставить себя говорить иначе. Однако теперешний — повзрослевший — Серегил еще и с беспокойством ощутил, что безоружен.

— Как кажется, на полу — твой убитый друг, а в постели — мальчишка-сожитель. — Голос отца был точно таким, как Серегил его помнил, — сухим, саркастическим, полным сдержанного отвращения.

— Это всего лишь Алек… — сердито начал Серегил, но слова замерли у него на языке, когда обнаженный юноша с томной грацией, совсем ему обычно не свойственной, поднялся с постели, подошел к Серегилу, прижался к нему и бросил на отца игривый взгляд.

— Твой вкус в выборе компаньонов не стал лучше.

— Отец, прошу тебя! — У Серегила закружилась голова, и с ощущением нереальности происходящего он опустился на колени.

— Изгнание лишь усилило твои греховные наклонности, — усмехнулся его отец. — Как и раньше, ты позор для нашего дома. Придется найти для тебя какое-то другое наказание. — Потом с той особой нежностью, которая всегда захватывала Серегила врасплох, он покачал головой и вздохнул: — Серегил, мой самый младший сын, что мне делать с тобой? Мы так давно не виделись! Давай хотя бы пожмем друг другу руки.

Серегил протянул отцу руку и сквозь слезы стыда заглянул под капюшон, надеясь увидеть знакомые черты. В тот же момент тошнотворное сомнение выползло откуда-то из глубин памяти; руки Алека сильнее обхватили его плечи, а рука отца сжала его руку.

— Ты же мертв! — простонал Серегил, слишком поздно пытаясь освободиться от хватки костлявой руки. — Уже девять лет! Эдзриел сообщил… Ты мертв!

Его отец кивнул и отбросил капюшон. Серегил увидел несколько прядей черных волос, прилипших к ссохшейся коже, на месте острых серых глаз зияли две черных дыры, носа не было вовсе. То, что было когда-то губами, скривилось в подобии улыбки, когда отец склонил мумифицированную голову, обдав Серегила запахом плесени и тления.

— Верно, но отцом твоим я остаюсь, — сказало привидение, — и тебя все еще ждет заслуженное наказание.

Из-под мантии блеснул меч, и фигура отступила назад, сжимая отрубленную правую руку Серегила в своих костлявых пальцах…

…И Серегил подскочил на постели, обливаясь потом и сжимая руками готовую разорваться грудь. Не было ни ветра, ни распахнувшегося ставня. Микам продолжал храпеть. Только Алек пошевелился и пробормотал какой-то вопрос.

— Ничего, ничего, спи, — прошептал Серегил. Хотя его сердце все еще колотилось, он тоже попытался снова уснуть.

Даже сейчас, когда отблески солнца весело танцевали на воде и за бортом что-то бормотала вода, Серегила мучило зловещее предчувствие, оставленное сном. У него и раньше бывали кошмары, но никогда ему не снился отец — с тех пор, как он покинул свой дом, — и ни один из них не оставлял после себя такой пульсирующей головной боли. Стакан подогретого вина, выпитый в таверне, помог, но теперь пытка возобновилась; к стучащим в висках молотам прибавилась горечь во рту и мучительное желание протереть глаза; но даже этого Серегил не мог себе позволить, чтобы не нанести урона тщательно наложенной косметике.

— Тебе все еще не по себе, госпожа? Серегил обернулся и обнаружил склонившегося к нему капитана.

— Немного голова болит, капитан, — ответил он, придавая голосу мягкость, соответствующую его роли.

— Может быть, это от блеска солнца на воде, госпожа. Не стоит ли тебе перейти к другому борту? Ветерок по-прежнему будет тебя обдувать, но в тени паруса глаза не будет резать свет. И я прикажу коку согреть для тебя вина:

это хорошо помогает.

Предложив прекрасной пассажирке руку, Раль отвел ее к скамье у стены палубной надстройки. К его неудовольствию, которого капитан особенно и не скрывал, Алек последовал за ними и встал, опираясь на перила

— Этот мальчик бдительно охраняет тебя, госпожа, — заметил Раль, усаживаясь на скамье ближе к «Гветелин», чем это было бы оправдано размерами скамьи.

— Кирис — родственник моего мужа, — ответил Серегил, — и мой супруг поручил ему заботу о моей безопасности. Кирис очень серьезно относится к своим обязанностям.

— Однако не кажется ли тебе, что такой юный спутник — не особенно надежный защитник? — Матрос принес кувшин вина и две деревянные чаши, и капитан собственноручно предложил вино Серегилу.

— О, я уверена, что ты можешь быть спокоен за меня. Кирис — прекрасный фехтовальщик, — солгал Серегил, пригубливая вино; от его острых глаз не укрылось, что Раль налил его чашу гораздо полнее, чем собственную.

— И все же, — галантно продолжал капитан, наклоняясь к пассажирке, — я считаю своим долгом оберегать тебя, пока мы не прибудем в порт. Если есть хоть какая-нибудь услуга, которую я мог бы тебе оказать — днем ли, ночью ли,

— тебе стоит только сказать. Может быть, ты окажешь мне честь отужинать со мной сегодня вечером в моей каюте?

Серегил скромно потупил глаза.

— Ты очень добр, но я так устала после своего путешествия в Боерсби, что сегодня рано лягу.

— Тогда завтра вечером, когда ты отдохнешь, — настаивал капитан.

— Хорошо, завтра вечером. Я уверена, что ты знаешь о многих приключениях, рассказы о которых будут интересны не только мне, но и моему пажу. Для нас обоих твое приглашение — большая честь.

Раль поднялся с легким поклоном; недовольный взгляд, брошенный им на Алека, показал Серегилу, что по крайней мере пока он одержал победу над своим настойчивым поклонником.