До этого Максим не понимал! Он не задумывался, он не знал этого.

Положи меня как печать… Откуда это? Песнь песней Соломона, того самого, на кольце у него была надпись “и это пройдет”, а про печать… Макс забил в поиск и прочел во всезнающем Гугле:

“Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные; она пламень весьма сильный”.

"И грехи его встали перед его взором, — усмехнулся он горько. — А сам-то сколько раз прокатывал Сергея с любовниками? Вот и прилетело обратно".

Задергали ручку, постучали в дверь.

— Сейчас! — отозвался Максим. — Подождите.

Пришел Игнаша, просил связаться с Нинель Дмитриевной насчет уроков по концертным номерам, и Максим поехал в академию. Он рассудил, что лично договорится скорее, вряд ли Нинель отказала бы Игнаше, но Лазарев знал, что афишировать эти уроки она не хотела, и потому надо было освободить время и заниматься в студии. А Нинель привезти и увезти самому, она обещала показать номер из “Медного всадника” Глиэра. Балет позабытый, а когда-то популярный и любимый публикой. Был там красивый вальс Евгения и Параши, вот его-то и решили восстановить. Евгения танцевал Залесский, а Парашу — Маля, как между собой звали Игнашу парни. В антрепризе он оставался примой, тайну свято сохраняли.

Макс припарковался у Катькиного сада и пошел в академию, огибая здание Александринского театра. Улица Росси тянулась вдаль идеальными фасадами. Над ними синело высокое небо с легкими облачками.

Снега растаяли. Давно ли горы лежали, машину поставить негде было, сейчас и следа не осталось. Совсем весна, середина апреля…

Последние два месяца, наверно, были счастливыми. Стабильный успех антрепризы, хорошие доходы, почти семья…

Чертова эта Алекс! Максим решил, что не станет говорить о ней с Сергеем сейчас. Во-первых, бесполезно — у Залесского глаза застит и бананы в ушах, он ничего сейчас не воспримет. Влюбился. Во-вторых, сначала надо узнать, что за цаца, может, и не так страшна.

Кто бы мог подумать, что так сильно зацепит обида. Максим в первый раз оказался в положении брошенного любовником. До этого всегда первым бросал.

А может, и не так все? Просто нет ничего и бросать нечего? Сколько раз он пытался по-другому, готов был бросить все. Но если это не нужно от слова “совсем”, и не существует другого интереса в жизни, кроме танца. Максим понимал — возможно, защита, надо подождать, может быть, оттает. Может быть… Но он же не чурбан бесчувственный, близость Сержа заводила, а выхода этому не было, вот Макс и искал. И находил — игрушку на вечер или ночь, ни с кем не оставался дольше одного раза, сбросит пар — и домой. К холодному и недоступному Залесскому, который раскрывался только в танце.

Проникнуть через кордон охраны академии было непросто, но Лазарев использовал проверенные методы для решения таких задач. В конце концов, могло помочь и удостоверение члена коллегии адвокатов Санкт-Петербурга, но в этот раз подключать тяжелую артиллерию не пришлось, охранник поверил искреннему взгляду и внял просительным интонациям.

Максим шел по длинному коридору академии мимо балетных залов. В одном из них должна была заниматься со старшими девочками Нинель Дмитриевна. Или он ошибся этажом. Если не в том, дальнем зале, дверь которого приоткрыта, то, значит, ошибся… Так и есть, голос не её, Нинель так на учениц не орет. Максим прислушался.

— Вы дуры! Дуры набитые. Идиотки. Я же не прошу на голову встать, только на ногу. На опорную ногу. И руки вот так. Что ты сопротивляешься. Пошла вон! Вон пошла, я сказала, выйди из класса. И не делай из себя жертву! Жертва здесь я!

В дверь выскользнула девочка, закрыла лицо ладонями, привалилась к стене, прилагая усилия, чтобы не рыдать в голос, она не замечала никого.

— А мы продолжаем! — приказал голос, и вслед за этим зазвучала музыка. Рояль. Обычная импровизация, экзерсис. Но нет, не обычная! Именно музыка остановила Максима. Он решил заглянуть в класс, кто же это так играет? Вот бы и им в студию концертмейстера, а то тычут магнитофон.

— Сто-о-о-о-оп, — хлопок в ладоши и музыка снова прервалась. — Дуры! Я же сказала, на ноге стоять! Я тебя выгоню тоже и до экзамена не допущу! Вон ушла совсем.

Макс услышал шлепок, а вслед за этим мужской голос:

— Нельзя же так! Что вы их оскорбляете? Вы ударили…

— Что-о-о-о-о-о? — взвился женский до крика. — Да как ты смеешь… Как?! Ты кто такой? Во-он, убирайся за ними, и чтобы я тебя не видела!

Максим как раз дошел до полураскрытой двери, у которой плакала девочка, из класса вылетел еще и парень. Лицо искажено обидой и возмущением, губы дрожат, он хоть и не плакал, но был близок к этому.

— Дура, — с сердцем произнес он, увидел Макса посторонился и тут случилось то, что случилось. Вдогонку парню вылетел объемистый клавир и плашмя припечатался в лицо Лазареву. У Макса аж слезы из глаз брызнули, так было больно. В носу хрустнуло, Максим схватился за лицо и почувствовал, как кровь потекла по пальцам и подбородку.

— Еб твою мать, — прошипел Лазарев.

Девочка вскрикнула.

— Светлана Петровна, вы человека убили!

Дверь распахнулась и в проеме возникла женщина. Подтянутая, строгая, с идеально прилизанными и так крепко стянутыми в узел волосами, что они казались залакированными на голове.

— Что тут у вас еще… А вы кто такой, почему по коридору шляетесь?

Вид окровавленного Макса нисколько её не смутил.

— Нинель Дмитриевну искал… Тяжелая у вас рука, — с трудом произнес Максим, он тщетно зажимал ноздри, пытался остановить кровь.

Из класса выглянули девочки, вероятно, старшие, в черных тренировочных купальниках и легких шифоновых юбках. Запричитали:

— О-о-о-ой!

— Полотенце дайте.

— К врачу надо.

— Ой, что, мамочки!

— Нинель сроду в этом классе не занималась! — вскинула голову педагог.

— Идемте, я провожу вас в медпункт, — сказал парень и подал Максиму носовой платок.

— Спасибо, — прогундосил Лазарев. Нос стремительно опухал.

— Иди, иди, а ко мне не возвращайся! Со мной больше не работаешь! — тыкнула пальцем в провожатого Светлана Петровна. — А ты не реви тут, марш в класс к станку! Вам кто разрешил с позиции сойти? — развернулась она к девочкам. — Ну вы идиотки!

Кабинет дежурной медсестры был на другом конце коридора этажом ниже, по дороге Максу было не до разговоров, кровь почему-то шла сильнее, и в носу пульсировала боль. Парень, который явился невольной причиной травмы, тоже молчал, только дорогу показывал. Стайка маленьких девочек в голубеньких купальниках высыпала навстречу из класса, испуганно прижалась к стене, когда увидели Макса. Ребята постарше с интересом оглядывались. Но никто не попытался встрять, пойти рядом, расспросить. Академия жила особыми законами, отрицая значимость непредвиденных событий — если даже потолок обрушился, продолжай заниматься своим делом.