Но вот высокие шесты с человеческими черепами вызвали у меня оторопь.

— Что это такое? — шепнул я.

— Побеждённые враги, — ответил Бигилас.

Эти черепа были посажены на острия копий, чтобы плоть могла гнить «естественно», день заднем. Основную часть уже склевали вороны, оставив одни кости да несколько клочков кожи и прядей волос, развевающихся на ветру.

Не менее страшным и жутким казались деформированные головы некоторых вполне живых гуннов. Сперва меня поразили лысые дети, и я решил, что это, должно быть, больные от рождения, полуидиоты. Их лбы казались вдвое больше обычных и словно спускались вниз к щекам и подбородку, отчего головы напоминали вершины гор. Вежливость не позволила мне сказать хоть слово об этом уродстве. Но вскоре я заметил такие же громадные лбы у взрослых воинов-мужчин и даже у гуннских женщин. Добавьте к подобному искажению пропорций смуглую кожу, тёмные волосы, ритуальные шрамы и узкие раскосые глаза — и зрелище испугает любого приезжего.

— Что случилось с этими бедными людьми? — спросил я Рустиция.

— Бедными? Да я ни на ком не видел столько золота.

— Я имею в виду их головы. Обычно от таких младенцев стараются избавиться.

Он засмеялся.

— У этих чудовищ громадные лбы — признак красоты. Некоторым из них намеренно сплющивают головы при рождении, когда кости ещё не успели затвердеть. Они кладут младенцев на доски и привязывают головы ремнями, а дети кричат от боли. Гунны считают деформированные головы привлекательными.

Мы спешились прямо у входа во дворец. Эдеко, Онегез и Скилла провели нашу делегацию в центральный прямоугольный зал. По имперским меркам, он был невелик, но вполне мог вместить сто человек. Деревянные полы устилали яркие ковры, а потолок из гладких досок достигал тридцати футов в высоту. Очевидно, это и был тронный зал Аттилы. Его стены украшали гобелены и штандарты разбитых легионов, а из маленьких зарешеченных окон проникали слабые лучи света. В углах стояла вооружённая охрана, а по обе стороны от прохода, на коврах, скрестив ноги, сидели смуглые приземистые мужчины, похожие на обезьян (я понял, что это были вожди племён, полководцы, придворные и прочая гуннская знать).

В детстве я представлял себе варваров совсем иными, наподобие высоких и стройных нубийцев или сильных белокурых германцев. Но гунны скорее напоминали гномов с тяжёлыми шарообразными мускулами. Плотные фигуры делали их ещё более зловещими. Они следили за нами узкими глазами, носы у них были широкими и плоскими, а рты крепко сжатыми и невыразительными. У каждого на боку висел меч, а лук и стрелы лежали сзади, у стен. Мне показалось, что они были напряжены и готовы к бою, словно спусковые крючки самострелов.

В дальнем, тёмном конце зала в простом деревянном кресле, установленном на возвышении, сидел человек, завоевавший полмира. Без короны, без оружия и торжественных одеяний. За его спиной висел расшитый занавес. Неужели это король гуннов? Облик могущественного монарха разочаровал меня.

Аттила был одет проще других. Он держался прямо, не двигался и поэтому казался вырезанным из дерева. Но прямизна осанки не скрывала, а подчёркивала его по-гуннски короткие ноги, вытянутую талию и слишком крупную в сравнении с телом голову. Да, слухи подтвердились — он действительно был откровенно уродлив: с плоским носом, глазами, как будто глядевшими из глубоких пещер, и ритуальными шрамами на щеках. Интересно, нанёс ли себе Аттила шрамы после убийства родного брата?

Тонкие осиные усы короля гуннов спускались вниз к подбородку, и я подумал, что в их форме тоже есть нечто характерное для гуннов, а в его тощей бороде белели седые пряди. Однако я отметил его сосредоточенный, проницательный взгляд, густые брови, резко очерченные скулы и тяжёлый, властный подбородок — безошибочные свидетельства сильной натуры, привыкшей командовать. Фигура Аттилы с широкими плечами и стройной талией дополняла это впечатление. В сорок четыре года он был худощав и крепок, как двадцатилетний солдат. Его большие смуглые руки напоминали узловатые корни, а пальцы сжимали ручки кресла, точно он боялся подняться и потерять равновесие. Ничто в его наружности не выдавало высокого положения, но, даже не говоря ни слова и не шевелясь, он повелевал этим залом столь же естественно, как мать семейства повелевает детьми. Аттила лично убил не менее ста человек и отдал приказы об уничтожении ещё сотен тысяч. И вся эта кровь дала ему силу и власть.

Позади него на двух золотых крюках был горизонтально подвешен гигантский железный меч: потемневший от времени, покрытый ржавчиной, с зазубринами на лезвиях и, судя по всему, очень древний[42]. Вероятно, в вертикальном положении он доходил бы мне до подбородка. Казалось, этот меч был сделан скорее для гиганта, чем для обычного человека.

Максимин тоже обратил на него внимание.

— Это меч Марса? — шёпотом спросил он Бигиласа. — Если размахнуться им как следует, можно ударить по стропилам крыши.

— Говорят, его нашли где-то у берегов Тисы, когда корова порезала копыто о что-то острое в траве, — столь же негромко отозвался Бигилас. — Пастух рассказал о находке Аттиле. Король выкопал его и хитроумно рассудил, что этот меч — знак свыше, символ благосклонности богов. И его народ сразу поверил. Ведь гунны очень суеверны.

Мы ждали, когда с нами заговорит король, и не знали, что делать. Внезапно, без каких-либо предупреждений, Аттила сказал несколько слов, но не нам, а своему военачальнику.

— Я отправил тебя за договором и данью, Эдеко, а ты привёз мне только людей. — Голос у него был низкий, но довольно приятный и звучный, а в его интонациях чувствовалась спокойная уверенность. Недовольство Аттилы было очевидно. Он хотел получить золото и не нуждался в появлении послов.

— Римляне настояли на встрече с тобой лично, мой каган, — ответил полководец. — Вероятно, их не убедили мои слова, или они посчитали, что сами должны объяснить свою позицию. Но, во всяком случае, они привезли с собой дары.

— Наш император просил передать, что желает мира и понимания, — торопливо добавил Максимин, и его слова тут же перевели. — Слишком долго король гуннов противостоял нам.

Аттила испытующе глядел на нас, как лев, подкравшийся к стаду.

— Между нами нет вражды, — наконец произнёс он. — И наше взаимопонимание закреплено договором. Я разгромил вас, как разгромил все армии, с которыми сражался, и вы должны платить мне дань. Однако ваша дань всегда поступает с опозданием, или вы платите её простыми монетами, а я требовал от вас золота. Не так ли, посол? Неужели я должен сам приехать в Константинополь и забрать всё, что принадлежит мне по праву? Но тогда со мной явится больше воинов, чем травы в этой степи.