— Каракозов, отстань от ребенка, — громко сказал кто-то. И чья-то рука рванулась вверх в попытке отнять лошадку.

Но Каракозов увернулся и начал выбираться из-за стола:

— Нет-нет-нет, пусть сначала со мной потанцует. Юные девушки должны танцевать, а не сидеть где-то там…

И Каракозов крутил в воздухе растопыренными пальцами.

Саша не двигалась с места. Она молча смотрела, как игрушка плывет по воздуху. Шурик был очень высоким, и в какой-то момент морда лошадки чиркнула по белому плафону люстры. Что-то жалобно звякнуло, люстра закачалась, и Саша крикнула:

— Ей же больно!

Люстра светила очень ярко, и Саше показалось, что плафон должен быть очень горячим, просто раскаленным.

— Отдай игрушку, — тихо и невнятно повторил Виктор.

— Нет… — начал говорить Каракозов, но не успел закончить фразу. Его высокое, плотное тело покачнулось и сразу обмякло. Он рухнул вниз, словно пласт слежавшегося снега соскользнул с оттепельной крыши. Голова Каракозова небольно стукнулась о мягкую спинку дивана, рука плеснула по воздуху, будто он собирался плыть кролем, лошадка выскользнула из нее и легко подпрыгнула на подушке, а потом весь Каракозов скатился еще ниже, на пол, и затих там, в неудобной позе зажатый между диваном и ножками стола.

Жалобно звякнули бокалы, и все стихло, будто и не было ничего. Словно вода поглотила брошенный камень.

Саша ужом скользнула по дивану, схватила лошадку и тут же исчезла из поля зрения взрослых — было не до нее. В следующий момент мужчины уже двигали стол и вытаскивали бесчувственное тело Каракозова на свободное место.

Рита с ужасом думала потом, что все обошлось благодаря случайности: мало того — двойной случайности.

За неделю до праздника она встретила в магазине Мишку Смирнова. Он почти не изменился за те несколько лет, что Рита не видела его; разве что в придачу к бороде, большому животу и громкому низкому голосу обзавелся маленькой хрупкой женой. Рита обрадовалась, увидев их: крупная Мишкина фигура напомнила ей о времени без забот, когда срывались в гости в любое время, засиживались до утра и много смеялись. Его голос разносился над столом, как звуки горна над битвой. Стоило ему начать рассказывать байки, в живых не оставалось никого: поле боя покрывали скорченные тела стонущих от смеха людей. Мишка был врачом скорой помощи, и запас его историй казался неисчерпаемым.

— У Вити день рождения. Приходите. Будем очень рады, — сказала она.

— Спасибо, но мы не можем, — ответила тихая Мишкина жена. — У нас планы.

Планы отменились.

— Если не передумала… — сказал Мишка по телефону.

Конечно, она не передумала, и Мишка с женой пришли.

Встреча в супермаркете, отмена планов — все это было настойчивым, двойным совпадением. Словно кто-то подозревал, что у Каракозова остановится сердце, и заранее позаботился о том, чтобы в квартире были врачи.

Люда Смирнова оказалась не просто врачом, а кардиохирургом.

Каракозова вытащили из-под стола. Мишка обтер жирные губы и руки салфеткой и резким движением отбросил ее в сторону. Сердце Шурика не билось, и тогда Мишка стукнул ему в грудь кулаком.

Потом поднялась еще большая суета, Люда звонила по телефону и вызывала скорую, ее муж делал Каракозову непрямой массаж сердца и был непривычно деловит и мрачен — никогда прежде Рита не видела его таким, и это ее пугало.

Потом она почему-то оказалась в прихожей. У нее было чувство, будто ее попросили что-то принести или сделать, но что — вспомнить было невозможно. И, скорее всего, чувство было ложным, просто Рите хотелось принести или сделать что-нибудь, чтобы Шурик поправился.

Она включила в прихожей свет, огляделась и увидела, что дверца в кладовку приоткрыта. Ритина рука потянулась к шпингалету — запереть ее, но в рассеянном свете, падающем из коридора, она увидела, что на полу в кладовке сидит Саша. Ее тонкие худые руки прижимали к груди отвоеванную лошадь, а глаза были полны ненависти, и это заставило Риту отшатнуться назад.

Саша сидела, смотрела в одну точку, тихонько покачивалась, будто баюкала игрушку, и время от времени втягивала носом воздух — было похоже, что она плачет, но глаза ее оставались сухими.

Рите стало так страшно, что она почувствовала, как бьется ее собственное сердце. Это оказалось почти больно.

Это было совсем не то же самое, что мысленно просить у дочери: «Не просыпайся», — когда нет уже сил и хочется полежать в тишине хотя бы пятнадцать минут, и тут же видеть открытые глаза; прятать конфеты и быть уличенной… Это больше не был странный ребенок. Это был страшный ребенок. Ребенок, который мог устроить человеку приступ.

Приехала скорая, переносным дефибриллятором Шурику запустили сердце. Его положили на носилки, понесли из квартиры, и Смирновы отправились с ним. На лестнице снова что-то случилось Рита уже не видела, что.

И четверти часа не прошло с отъезда медиков, как квартира опустела. Гости разошлись, а Рита не сразу это осознала. Она сидела на табуретке в кухне и мечтала, чтобы Витя пришел и обнял ее.

Он пришел и спросил:

— Где Саша? Не могу ее найти.

— Она прячется в кладовке… — ответила Рита, и собственный голос показался ей глухим и странным, словно это она пряталась в темной комнате за плотно набитыми мешками.

— В кладовке? — спросил Виктор. — Если ты знаешь, что она там, почему не забрала ее оттуда?

— Потому что, — Рита пожевала губу, подбирая правильные слова, — она сделала так, чтобы Шурику стало плохо. За то, что он отобрал у нее лошадь.

Витя стоял рядом с ней, и тишина повисла такая, какая бывает перед ударом грома.

— Идиотка! Кобыла тупая! — шепотом крикнул он. — Сашка напугалась. Она маленькая — такое увидела, а ты… Ты… Как такое в голову может прийти?!

Он выскочил из комнаты. Саша все так же сидела в кладовке, баюкая спасенную лошадь. Виктор осторожно открыл дверь и сказал:

— Э-эй, вылезай… Хочешь, пойдем чай пить с тортом? Хочешь?

Он протянул к дочери руки, а та в испуге отпрянула. Но зато исчезли ее неподвижность и застывший взгляд.

Виктор долго сидел на полу в прихожей и разговаривал с дочерью. Была уже поздняя ночь, когда Саша согласилась выйти. Виктор напоил ее чаем и уложил спать. Он хотел, чтобы дочь обняла его, но та держалась отстраненно и холодно, будто не ребенок, а оскорбленная девушка. Ему было больно от сознания собственной беспомощности и отчасти — вины. Виктор не знал, что теперь с этим делать.

Около часа ночи к ним приехал Смирнов. Он долго сидел на кухне, пил чай и рассказывал, что сердце Шурика останавливалось, едва его успевали запустить. Врачи почти уже потеряли надежду, как вдруг, спустя полтора часа, оно вдруг запустилось само и пошло как самое обычное здоровое сердце, Шурик проснулся и спросил у медиков: «Где я?»