Прутья, железные прутья!

В ужасе она попыталась увидеть, что находится за ними, но ее взгляд уперся в массивный экран. И тишину нарушали только высокий, но негромкий визг и непрерывное завывание. Нет, не звуки, какие издают люди или животные, или даже растения. Под завыванием крылось тяжелое безмолвие, будто могилы.

И тут Мэри поняла, что ее тюрьма находится под землей. Она была погребена заживо.

Дербишир и его герцогиня намеревались отбыть в собственное поместье с утра, как и епископ Лондонский. Накануне вечером Элизабет особенно постаралась с обедом. Ее шеф-повар был француз, но не из Парижа, а, точнее говоря, из Прованса, и потому можно было положиться на череду блюд, щекочущих нёба самых пресыщенных гурманов, обедающих за самыми лучшими столами. На Скалистом крае еще местами лежал снег, и Нед Скиннер отправился на запад к побережью Уэльса за креветками, крабами, омарами и редкими рыбками, используя снег и лед на величавых кряжах Сноудонии для их упаковки. Рыба, не вызывающая желудочных расстройств, была последним криком моды, и здесь, в Пемберли, эту тему можно было муссировать в пищеварительной безопасности.

Элизабет решила надеть сиреневый шифон, так как ее траур кончался только в ноябре. Носить черное последние шесть месяцев не обязательно, но белый цвет такой безжизненный, а серый — такой гнетущий! Джентльменам легко, думала она: креповая повязка на руке, и одевайся во что хочешь. Фиц предпочел бы, чтобы она надела свои жемчуга, бесспорно, лучшие в Англии, но она предпочла аметистовое колье и широкие аметистовые браслеты.

Вверху лестницы она столкнулась с Ангусом Синклером и Каролиной Бингли.

— Моя дорогая Элизабет, вы — воплощение ваших собственных садов, — сказал Ангус, целуя ей руку.

— Это можно истолковать, как обширность и безвкусие, — сказала мисс Бингли, очень довольная своими янтарно-бронзовыми блестками и потрясающими желтыми сапфирами.

Элизабет ощетинилась.

— Право, Каролина, не можете же вы и правда считать сады Пемберли безвкусными?

— Да, могу. И еще, я не понимаю, почему разбить их предки Фица не заказали Иниго Джонсу или Кэпебилити Брауну? Такая прозорливость во всем, что касается высшей моды!

— Значит, вы не видели желтые нарциссы, заполнившие траву под миндальными деревьями в полном цвету, или лощину, где подснежники почти касаются ветвей плакучих розовых вишен, — с едкостью сказала Элизабет.

— Да, признаюсь, не видела. Мои глаза уже предостаточно оскорбили оранжевые бархатцы, пунцовый шалфей и еще какие-то там синие, — сказала Каролина, не собираясь признавать поражение.

Ангус перевел дух и засмеялся.

— Каролина, Каролина, это нечестно! — вскричал он. — Фиц стремился воспроизвести тут Версаль, где действительно есть безобразно негармонирующие клумбы. Но я всецело на стороне Элизабет. Цветущие полянки Пемберли это же приют Оберона и Титании.

К этому моменту они уже сошли с последней ступеньки парадной лестницы и входили в комнату Рубенса, пышно пунцовую, кремовую и позолоченную с мебелью в стиле Людовика Пятнадцатого.

— Ну, уж это, — сказал Ангус, широким жестом обводя комнату, — вы, Каролина, раскритиковать не сможете. Поместья других джентльменов могут быть увешаны портретами предков (по большей части очень скверно написанными), но в Пемберли видишь высокое искусство.

— Я нахожу обнаженных толстух отвратительными, — презрительно сказала мисс Бингли, но тут она увидела Луизу Хэрст с Букетиком и направилась к ним.

— Эта женщина кислее лиссабонского лимона, — шепнул Ангус Элизабет.

В сиреневом глаза ее казались почти фиолетовыми; они смотрели на него с благодарностью.

— Обманутые надежды, милый Ангус. Она так нацеливалась на Фица!

— Ну, это знает весь свет.

Вошел Фиц с герцогом и герцогиней, и вскоре всех развлекла веселая предобеденная беседа. Ее муж, заметила Элизабет, выглядел особенно довольным собой, как и мистер Спикер, большой приятель Фица. Они занимаются выкраиванием империи, и Фиц станет премьер-министром, едва коронованные головы Европы разберутся с отречением Бонапарте. Я это знаю так же точно, как тела моих детей. А Ангус догадался и очень огорчен, потому что он не тори. Борец за вигизм — вот кто такой Ангус, более прогрессивный и либеральный. Не то чтобы это было очень весомо. Тори защищают привилегии землевладельцев, тогда как виги более преданы правам бизнеса и промышленности. А бедняки не заботят ни тех, ни других.

Парментер доложил, что кушать подано, и это потребовало довольно длинной прогулки до малой парадной столовой, украшенной парчой соломенного цвета, позолотой и фамильными портретами, хотя и написанными не так уж скверно, будучи кисти Ван Дейка, Гейнсборо, Рейнолдса и Гольбейна.

Чарли и Оуэн пришли настолько рано, что не навлекли на себя порицания Фица, втайне довольного. Последний раз он видел своего сына на похоронах миссис Беннет и теперь обнаружил, что Чарли повзрослел и физически, и умственно. Нет, по-настоящему удовлетворительным он никогда не будет, но больше он не выглядел изнеженным слюнтяем.

Элизабет посадила Чарли по одну руку Лондонского епископа, а Оуэна по другую; они могли беседовать о латинских и греческих авторах, возникни у них такое желание, но оно не возникло. Презрительно взглянув на Каролину Бингли, свою главную очернительницу, Чарли принялся развлекать весь стол историями о своих приключениях, когда он знакомил Оуэна со Скалистым краем; тема была безупречной, с окраской мягкого юмора, в самый раз, чтобы позабавить столь разношерстных слушателей. Сестра Мэри не упоминалась, но Элизабет опасалась, что они не нашли никаких ее следов. Если ее целью был Манчестер, значит, она еще далеко до него не добралась.

Омары, просто приготовленные на открытом огне и сдобренные лишь растопленным маслом, были только-только унесены, когда до всех ушей в столовой донесся шум какой-то неурядицы снаружи. Кто-то визжал и вопил, Парментер пытался перекрикивать, а смутный хор мужских голосов свидетельствовал, что его поддерживают несколько лакеев. Створки двери распахнулись, все головы за столом обернулись.

— Лидия! — ахнула Элизабет, вставая.

Ее сестра выглядела шокирующе. Где-то она попала под ливень — ее легонькое платье промокло насквозь и бесстыже облепляло затянутую в корсет фигуру. Если она вышла в шляпке, та исчезла; она была без перчаток, и бросалось в глаза, что она игнорировала все условности траура. Ее платье было ярко-красным — клеймя ее, как потаскуху — с очень низким вырезом. Никто не причесал ей волосы, которые растрепанно торчали во все стороны, а ее лицо покрывал своеобразный узор из соплей и размазанной косметики. В руке она сжимала лист бумаги.

— Сукин ты сын, Дарси, — взвизгнула она. — Бессердечное чудовище с ледяной кровью! Трахнутый сукин сын! Трахнутый мудак. Говнюк!

Ее слова падали в безмолвие такое глубокое и потрясенное, что женщины не сообразили попадать из-за них в обморок! Согласно обычаю Элизабет сидела в нижнем конце стола, ближнем к дверям, а Фиц в его верхнем конце в пятнадцати футах дальше от них. При появлении Лидии он весь напрягся, но не встал, а когда она произнесла непроизносимое, его лицо не отразило ничего, кроме брезгливого отвращения.