— Кто сказал? — вскинулся Волков. — Балаган из собрания делать не позволим!

— Разрешите мне! — встал секретарь обкома Осадчий.

Говорил он долго. Говорил о том, что мы строим социализм и в современных условиях все более нетерпимыми становятся факты тунеядства, пьянства и аморального поведения, что главная задача ВЛКСМ — воспитывать юношей и девушек на великих идеях марксизма-ленинизма, вырабатывать и укреплять у молодого поколения классовый подход ко всем явлениям общественной жизни. Он цитировал Устав ВЛКСМ, где говорилось, что каждый комсомолец должен соблюдать нормы коммунистической морали…

— То, что произошло у вас — это недопустимо и несовместимо со званием комсомольца. Мы должны вести решительную борьбу с подобными явлениями, создавая обстановку нетерпимости к фактам расхлябанности и аморального поведения своих товарищей. Я думаю, что таким комсомольцам как Богданов у нас не место, — закончил, наконец, свою речь Осадчий теперь уже под ленивые аплодисменты аудитории.

Вопрос об исключении Юрки из комсомола поставили на голосование. Проголосовали не единогласно, но необходимые две трети голосов набралось. Юрка встал и, демонстрируя равнодушие, вышел из зала. Волков попытался его задержать: «Богданов, мы тебя еще не отпускали», но Юрка даже не взглянул на него. Я вышел следом, услышав за собой отчетливый голос Осадчего: «Это кто?» и слова Волкова, сказанные почему-то с иронией: «Дружок Богданова».

Мой демарш расценили как вызывающее поведение и проявление неуважения к собранию. Но я отделался строгим выговором без занесения в личное дело.

Глава 19

Бедная Маша и обиженный Юрка. Скандал Юрки с отцом. Заратустра, Ницше и «Майн кампф». Вопрос с экспедицией и учебой. Примитивная проповедь силы и власти. Лякса решает поступать в МГУ.

— Что будешь делать? — спросил я Юрку.

— Не знаю — пожал он плечами. — Скорее всего, уеду куда-нибудь.

— А зачем уезжать-то? — возразил я. — Тебя же из института не выгоняют.

— Выгонят, — уверенно сказал Юрка, — но в любом случае я в институт не вернусь.

— А как с Машей?

— Никак!

Я хотел проводить Юрку до дома, но, когда дошли до Красного моста, он меня остановил.

— Извини, — сказал Юрка. — Мне лучше сейчас побыть одному. Подумать и все взвесить что ли… Не знаю, как еще буду объяснятся с родителями…

К Юрке я зашел на следующий день. Дверь открыла Наталия Дмитриевна и сразу зашептала:

— Здравствуй, Володя. Хорошо, что ты пришел… Вот несчастье-то… В институт, говорит, больше не пойду. С отцом поругался. Здесь вчера такой крик стоял. А всё девки, сучки эти. Хоть ты его вразуми. Может, одумается.

Она, кивнув в сторону Юркиной комнаты, всхлипнула и, промокая платочком глаза, пошла на кухню.

Юрка лежал на кровати и читал Фридриха Ницше «Так говорил Заратустра».

— Библиотечная? — я взял в руки книгу, которую отложил в сторону Юрка. Это был томик Санкт-Петербургского издания 1911 года.

— Да нет, у Ляксы взял. А что?

— Да интересно, чего тебя на Ницше потянуло?

— А ты читал? — спросил Юрка.

— Читал. Человек — промежуточная ступень между обезъяной и сверхчеловеком, ubermensch. Недаром его книгу вместе с «Майн Кампф» и «Мифом двадцатого века» Розенберга торжественно положили в склеп Гинденбурга.

— У Ницше есть и другие идеи. Например, о необходимости идти своим путем. В конце концов, это философский трактат, где он рассуждает о месте человека в мире. А Гитлер о по своему людоедскому разумению использовал эту идею.

— Правильно, — согласился я. — Однако и Ницше умер, находясь не только в разладе с жизнью, но и «в мучительном разладе с правдой». «Тот же самый Заратустра учил меня другому, может быть, у меня лучше слух, может, я более чутко слушал». Это слова из дневника Януша Корчака.

— Зато Ницше хорошо сказал о женщинах, — усмехнулся Юрка, — «разгадкой её является беременность, а правило обращения с ней одно: «Идёшь к женщинам? Не забудь плётку!»

«Точно, девки довели», — вспомнил я слова Натальи Дмитриевны.

— Ладно, ну его к лешему твоего Ницше. Мать сказала, что ты решил бросить институт… А что отец?

— Сначала рассвирепел: орал, топал ногами; потом отошел и поговорили серьезно… Поеду в Москву. Там дядька, родной брат отца, работает начальником отделения океанографии, географии и физики облаков при Академии наук. Куда-нибудь пристроит в экспедицию. Отец с ним вчера по телефону разговаривал.

— А институт?

— Да куда он денется? Вся жизнь впереди, — беззаботно засмеялся Юрка. — Я все равно сюда поступал по инерции, абы куда. Буду поступать в технический вуз. Я всегда любил физику и математику. Видно, отцовские гены. А пока понюхаю настоящей жизни…

— Тебе видней, — согласился я и почувствовал, что завидую Юрке и сожалею, что с его отъездом теряю товарища.

— К Ляксе зайдем? — предложил я нерешительно.

— Зайдем, да и гульнем. Как раз я книгу верну, — бодро сказал Юрка и, приоткрыв дверь, тихо позвал: «Мам».

Моментально, словно только этого и ждала, вошла Наталия Дмитриевна.

— Мамуль! — заговорщически посмотрел на мать Юрка. — Дай-ка нам с Володькой по рюмочке спиртика.

— Щас, щас, — засуетилась Наталия Дмитриевна и тихо выплыла из комнаты. Вскоре снова появилась, поставила на письменный стол тарелку с холодными котлетами и хлебом и две рюмочки, вышла и теперь уже вернулась, пряча под фартуком бутылку. Вынув с трудом пробковую затычку, налила из нее спирт в рюмочки. Юрка запротестовал, и Наталия Дмитриевна еще немного налила в граненый стакан, который Юрка достал из книжного шкафа.

— Спирт разведенный, — пояснил он, когда Наталия Дмитриевна почему-то на цыпочках вышла из комнаты.

Выпив, мы пошли к Ляксе.

— Доставай бутылку, — весело потребовал Юрка. — Отметим мой новый статус.

— Лякса безоговорочно выставил бутылку портвейна «три семерки».

— Это у нас заначка на всякий случай, — пояснил он, и принимая из рук Юрки книгу, спросил:

— А что ты вычитал у Ницше?

— Да ничего. Иногда интересно, часто верно. Смеется над фальшивой моралью, отрицает бога и любую другую веру, но призывает хранить в душе героя.

— Для того чтобы стать сверхчеловеком… — с иронией продолжил Лякса. — Примитивная проповедь культа силы и власти — вот и весь Ницше. Между прочим, сам Зороастр или Заратуштра, тот, который жил в VIII веке, говорил о вечной борьбе света — добра и тьмы — зла, и о том, что все должны способствовать победе добра. Вот в чем дело. Так что к фантазиям Ницше он не имеет никакого отношения.

— Лев Толстой, — поддержал я Ляксу, — тоже считал его сумасшедшим.

Мы пили портвейн, но все как-то без настроения. Довлела неопределенность, в котором оказался Юрка. В нем сидела обида, не столько на девушку, сколько на товарищей: они откровенно сочувствовали ему, но в большинстве своем проголосовали за