Посыльный удалился, а Виктор Амедей в сильном возбуждении принялся широким шагом ходить по кабинету, строя тысячу планов и тотчас же отказываясь от принятых.

А случилось вот что.

Прошло чуть больше полугода с тех пор, как синьорина ди Кумиана стала г-жой ди Сан Себастьяно, и намного раньше всех сроков, положенных природой, готова была разрешиться от бремени, что, соответственно, могло выдать момент зачатия.

Госпожа ди Сан Себастьяно умоляла герцога прийти на помощь и спасти ее. При ее изворотливости она и сама могла себя спасти. Но хитрая женщина

не собиралась упускать удобный случай, способный оживить в сердце Виктора Амедея воспоминание и любовь, которые в конце концов стираются с течением времени, если не позаботиться о том, чтобы разжечь их.

Письмо, посланное ею герцогу, было, между прочим, так искусно написано, что могло вызвать живой отклик в сердце, все еще хранящем любовь.

Она уверяла его, что готова была бы пожертвовать жизнью ради любви, но есть нечто выше ее любви — честь. И если прежде, поддавшись страсти, она могла рисковать своей репутацией, то теперь, когда ее честь одновременно является честью г-на ди Сан Себастьяно, ей невозможно себе этого позволить. И если она и страдает, то этим искупает свой грех; жертва, которую ей пришлось принести, — это расплата за прежнюю слабость. Но она уже не имеет права обрекать на позор и отчаяние того, кто поверил в нее и дал ей безупречное имя.

«Вы должны меня спасти, — продолжала она, — ибо я слишком сильно любила Вас; Вы должны сделать это и для г-на ди Сан Себастьяне, всегда преданно служившего Савойскому дому».

Герцог был в том возрасте, когда легко изобретают всякие уловки, поскольку готовы идти на все. Поэтому план был составлен им очень скоро.

Он немедленно вызвал в Турин г-на ди Сан Себастьяно, весьма удивившегося приказу своего государя. Тем не менее старый граф поспешил явиться на тайную встречу, назначенную ему герцогом Савойским. Получив известие о приезде графа, переодетый герцог с наступлением вечера пришел один в уединенный дом, расположенный в предместье Турина. Господин ди Сан Себастьяно ждал его.

— Ваше высочество посылали за мной, — сказал граф, — и я жду приказаний, испытывая благодарность за то, что вы вспомнили о старом слуге.

— Нет, о преданном друге, граф, и речь идет не о приказе, а о просьбе, с которой я хочу к вам обратиться.

— Ваша просьба — приказ для меня.

— Мне известна ваша преданность, и я благодарю вас за нее. Поэтому я и решил, что вы, самый достойный из дворян, больше всех подходите для выполнения важного поручения, от которого зависит величие Савойского дома. г

— Важное поручение? Для меня, живущего вдали от людей, отошедшего отдел и дипломатии?

— Именно потому, что вы удалились от двора, вам более чем кому-либо другому удобнее взять на себя поручение, которое я на вас возлагаю. Я посылаю вас в Венецию, к дожу; но вы поедете не как посол. Предположим, что это будет развлекательное путешествие для госпожи ди Сан Себастьяно.

— Ваше высочество, ее состояние не позволяет предпринимать длительных поездок.

— Тогда сделайте вид, что едете по делам; придумайте что хотите. Вот письмо для дожа Республики; вы должны оставаться в Венеции до моего появления там. Я приеду не таясь через несколько дней, чтобы присутствовать на карнавальных торжествах. Видите ли…

Господин ди Сан Себастьяно, ничего не подозревая, уехал, обремененный наставлениями Виктора Амедея.

Графиня ди Сан Себастьяно, якобы преисполненная заботы о муже, заставила его взять с собой домашнего врача. Он мог быть ему полезен, а для нее представлял большую опасность.

Через два дня после отъезда супруга графиня почувствовала первые схватки. Об этом сообщили герцогу. Он покинул Турин и направился к замку г-жи ди Сан Себастьяно.

К графине Виктор Амедей послал выбранного им самим врача, человека надежного и преданного. Госпожа ди Сан Себастьяно родила крупного мальчика, славненького и здоровенького. Долгое время роды хранили в секрете: герцог Савойский позаботился о том, чтобы графа продержали в Венеции более трех месяцев, ибо сам он в том году так и не приехал на карнавал, как собирался, и лишь за несколько дней до возвращения в свой замок г-н ди Сан Себастьяно узнал, что родился наследник его титулов и богатств.

У графини хватило ума все это время пролежать в постели и почти не показываться слугам; лишь одна из ее горничных была посвящена в тайну.

Граф был в восторге от того, что супруга так скоро поправилась, а его сын так быстро развивается.

— Ребенку всего неделя, — говорил он, любуясь прекраснейшим отпрыском рода Сан Себастьяно, — а он уже такой крепыш, что ему дашь три месяца!

Граф и не подозревал, насколько точно он угадал возраст ребенка. Говорят, что г-жа ди Сан Себастьяно не смогла сдержать улыбки, а граф решил, что она улыбается от радости и материнской гордости.

Я не упомянула, что герцог Савойский в отсутствие графа имел тайное свидание с бывшей любовницей.

Встреча была душераздирающей и страстной. Я уже говорила о необыкновенной изворотливости синьорины ди Кумиана. Изворотливость и страсть сыграли здесь свою роль в полной мере.

Герцог напоминал ей о любви, разбитой столь роковым образом, говорил о пережитых волшебных ночах, переполненных наслаждением. Он жаждал оживить прошлое и пылал страстью больше, чем прежде.

Графиня казалась взволнованной, трепещущей, оскорбленной. Свои притворные порывы она смиряла внезапными угрызениями совести и то устремлялась к нему, теряя голову, то вырывалась из его объятий, призывая на помощь себе Бога, честь и добродетель. Она бросалась в ноги герцогу, проливала слезы, настоящие слезы, била себя в грудь, рвала на голове волосы, умоляя любовника пощадить ее слабость и пошатнувшуюся добродетель.

Герцог колебался, но все больше и больше восхищался ею, ведь она была так соблазнительна в своем отчаянии.

И в свою очередь он умолял ее, говорил о своих долгих терзаниях, бесконечных страданиях, бессонных ночах, наступивших после того, как она покинула его.

— Вы говорите, что любите меня, — вздыхал герцог, — и готовы позволить мне умереть!

Тогда она изобразила прекрасный душевный порыв, который определенно должен был произвести впечатление на Виктора Амедея:

— Умереть! Вам, кому я готова отдать всю свою кровь, всю себя? О! Чего стоит моя добродетель, когда речь идет о вашей жизни!

— Ты любишь меня, ты — моя!

— О да, твоя, и еще раз твоя; но милости прошу, прошу у тебя милости!

— О, говори! Говори! Чего ты хочешь — моих владений, моей жизни?

— Нет, нет. Но когда я опять стану твоей, возьми вот этот кинжал и убей меня!