Со временем они вообще перестали вспоминать о нем в ходе беседы. О чем только они не говорили! Соня рассказывала Ицхаку об отце и матери, о друзьях и подругах, обо всем, о чем рассказывает девушка из хорошей семьи и не стесняется. Ицхак уже знал все Сонины дела, как если бы был знаком с ней с детства. И он был благодарен ей за то, что она выбрала его и открывает ему то, что было важно для него. Как само по себе, так и потому, что это касалось Сони. И он тоже рассказывал ей об отце и матери, о братьях и сестрах. И чтобы приятно было его слушать, изменял действительность так, как ему казалось, будет лучше. Может быть, Соня сомневалась в правдивости его рассказов, а может быть, и верила — но верила именно тому, что он добавлял к правде.

Ицхак не был забывчивым человеком, и, разумеется, не был лжецом, но рассказы его друзей об их доме, поражавшие его раньше, вставали перед ним во время его бесед с Соней, и он украшал ими свой отцовский дом. Если бы рассказывал Ицхак все, как есть, он ничего не потерял бы в Сониных глазах, ведь Соня выросла в России и читала русские книги, а в них любят описывать несчастья и превозносят бедняков. Однако Ицхак — уроженец Галиции, из семьи бедного лавочника, где стыдятся своей бедности, и, если бы не помогало ему воображение, постеснялся бы он рассказывать о себе Соне.

И так как они привыкли друг к другу, то говорили также о событиях современности, не так сильно трогающих душу, как прошлое, однако знать о них все же надо. И здесь тоже весьма сильна Соня, она в курсе всего, что сделано и что нужно делать, но не делается. Иногда она приводит слова из какой-нибудь статьи о заселении страны и замечает при этом, что автор не точен. Соня много читала, о многом слышала и свободно ориентируется среди разных мнений; не то что Ицхак, он, если даже и читает статьи на тему о заселении страны, не понимает значения слов, а об иностранных словах и говорить не приходится, потому что не получил он никакого образования. Ицхак тоже знает, кто такой Варбург[28]или Франц Оппенгеймер[29], однако Соня разбирается в их планах. Многое слышала Соня на конференциях, многое узнавала от своих знакомых, общественных деятелей или авторов статей.

3

Следовало бы Ицхаку радоваться, что прелестная и образованная девушка обращается с ним как со своим товарищем, чего не было с ним никогда. Ведь до своей алии в Эрец Исраэль не разговаривал он ни с одной девушкой, кроме сестер, да и в Эрец не довелось ему говорить с девушкой. Мы упоминали уже, что друзья у Ицхака были, а подруг — не было. Но именно то, что должно было его радовать, огорчало его, ведь сердце упрекало его и напоминало: принадлежит твоему другу она. Говорил себе Ицхак: ну что такого я делаю? Я только разговариваю с ней. Отвечало ему сердце: ты уводишь ее сердце от него. Замирал Ицхак, пораженный: неужели оттого, что я разговариваю с Соней, я увожу ее от Рабиновича? Говорило ему в ответ сердце: лучше тебе уйти от нее, пока вы не сблизились чересчур. Подумал Ицхак и сказал себе: может быть, надо мне отдалиться от Сони, но не так сразу.

Эти прогулки превратились у них в привычку. При встрече подавала она ему руку, и они шли вместе. Вначале они гуляли по людным улицам, потом стали сворачивать в сторону, потом стали ходить в сад барона, тот самый сад, в котором нашел Ицхак свое спасение, когда увидел его старый барон и помог ему заработать на хлеб. Однажды увидел его барон, прогуливающимся с Соней. Приветливо встретил его, и сорвал цветок, и подал Соне. И не только барон был приветлив с ним ради Сони, многие были с ним приветливы из-за Сони, ведь немало молодых людей ухаживало за ней, а она оставила всех и встречается только с ним. Естественно, что можно было испытывать чувство удовлетворения. Однако под кажущимся удовлетворением таилась скрытая тревога.

4

Как-то раз прошла целая неделя, а он не встречал Соню. Решил Ицхак: пойду к ней! Не успел выйти — как пришла она к нему. Странными были те минуты. Был вечер, и зажженная лампа стояла на столе, и на столе лежала книга. Незадолго перед этим читал Ицхак в этой книге то ли выдуманную, то ли невыдуманную историю. Дверь была и открыта, и не открыта. И раз, и другой бросал Ицхак взгляд на дверь. Вдруг оказалось, что Соня стоит в комнате. И все кругом — ничто, и нет ничего, кроме Сони.

Странная была Соня в эту минуту. Рот ее был приоткрыт, и язык облизывал губы. Открыла книгу и положила ее. Взяла стакан и поставила его на другое место. Ицхак обратился к ней и не получил ответа. Замолчал, и она не почувствовала. Встал и усадил ее на стул, а поскольку у него был только один стул, сел на кровать. Правильнее было бы, чтобы он сидел на стуле, а она — на кровати, потому что стул был сломанный, и с непривычки тяжело было сидеть на нем. Но Ицхак не привык к таким гостям, как Соня, и не знал, как надо было поступить. А так как всегда трудно сидеть без опоры и гораздо проще лежать, он почти лежал на кровати.

Лежал он и поглядывал украдкой на Соню. И она тоже смотрела на него. Смотрела на него и отводила глаза, отводила глаза и смотрела на него. Покраснел он, поплыл туман у него перед глазами, и забилось сердце. Протянул он руку в сторону Сони, как человек, не понимающий, что ему делать, или, может быть, хотел намекнуть ей, Соне, чтобы она села рядом с ним на кровать, ведь сидеть ей на стуле конечно же неудобно. Подошла она и села рядом с ним. Он почувствовал, как разливается сладкое тепло; переживание, которого никогда не знал он прежде. Соня все еще молчала. И он молчал тоже. Подумал он, что нехорошо молчать, и сказал ей: «Вот уже несколько дней я не видел тебя». Сказала она: «Не видел ты меня». Сказал он: «Не видел я тебя. Почему?» Сказала она: «И сейчас я удивляюсь себе, что пришла сюда». Сказал он: «Почему ты удивляешься?» Сказала она: «У меня и в мыслях не было идти к тебе». Сказал он: «А почему же ты вдруг решила?» Сказала она: «Разве есть смысл в расспросах этих?» Взял Ицхак ее руки в свои, как будто испугался, что может потерять ее.

Руки ее горели огнем и жгли ему руки и сердце. Голова ее почти легла на его плечо. Выпрямился он, и погладил ее по голове, и положил ее голову, как камею, на сердце. Потом поднял ее голову и поцеловал. Это был поцелуй, который хранился на его устах с момента смертельной агонии его мамы. И Соня поцеловала Ицхака. Но поцелуй этот не был девственным поцелуем.

После полуночи пошел Ицхак провожать Соню. Небо было глубокого синего цвета, и множество звезд застыло на нем, и земля была мягкая, как ковер. Это — песок Яффы, который днем осыпается под тобой, а ночью превращается в шелк. Пахнет морем, и плавно покачиваются его волны. Недалеко от берега движется корабль. Мы не знаем, кто плывет на нем. В любом случае Сониного друга нет там. Далеко, за тысячи километров от Эрец Исраэль, скитается он с места на место и не находит для себя места.

Вернемся к Ицхаку. После полудня встретила Соня Ицхака на улице. Опустил Ицхак голову и хотел свернуть в сторону. Ощутил он двойной стыд в эту минуту: за то, что опозорил Соню, и за то, что опозорил их общего друга. Лицо Ицхака залилось краской, и глаза затуманились. Улыбнулась ему Соня, и взяла его ласково за руку, и спросила: «Почему не видим мы тебя?» Спросил Ицхак сам себя: что значит, не видим мы тебя? Ведь еще не прошло дня с того часа, как она была у меня? Он еще размышляет над ее словами, а уже поднялась горячая волна и захлестнула ему сердце, как в то самое мгновение, когда голова ее лежала у него на груди.