И поскольку мы рассчитывали, что серьезность ситуации должна была заставить Ариока вести себя более благоразумно, то, боюсь, мы, по крайней мере подсознательно, ослабили бдительность. И той же ночью, когда известие о смерти Повелительницы достигло Лабиринта, понтифекс сбежал в одиночку — впервые с тех пор, как я был приставлен надзирать за ним. Он ускользнул от охранников, от меня, от всех своих слуг, скрылся в бесконечных переплетениях Лабиринта, и никто не смог его найти. Мы искали всю ночь и половину следующего дня. Меня терзали опасения как за его судьбу, так и за собственную карьеру. Предчувствуя дурное, я послал людей к каждому из семи входов Лабиринта, чтобы они обшарили раскинувшуюся наверху мрачную пустыню. Сам я побывал во всех притонах, которые показывал ему; где бродили люди Гуаделума, мне неизвестно, но повсюду мы старались скрыть от народа, что понтифекс пропал. Мне кажется, что с этой задачей нам справиться удалось.

Мы обнаружили его в тот же день, ближе к вечеру. Он оказался в некоем доме, в районе, известном под названием Зубы Стиамота, в первом кольце Лабиринта, и был одет в женское платье. Мы могли бы вообще не найти его, если бы не ссора из-за неоплаченного счета, в которую пришлось вмешаться уличным прокторам. Когда же понтифекс не смог ясно назвать свое имя, да еще и услышав, как эта якобы женщина говорит мужским голосом, прокторы заподозрили неладное и у них хватило мозгов вызвать меня, ну а я поспешил взять его величество под свою опеку. У него был совершенно дурацкий вид в платье и браслетах, но он спокойно приветствовал меня, назвал по имени и выразил надежду, что не причинил мне слишком больших тревог. Он полностью владел собой и держал себя совершенно разумно.

Я ожидал, что Гуаделум разжалует меня. Но герцог не был настроен карать; вернее, он слишком сильно увяз в главном кризисе, чтобы придать значение моему промаху, так что он вообще ничего не сказал по поводу того, что я позволил понтифексу выйти из спальни.

— Утром прибыл лорд Струин, — сказал Гуаделум; у него был встревоженный и усталый вид. — Естественно, он захотел сразу же встретиться с понтифексом, но мы сказали ему, что Ариок спит и не стоит его тревожить. Именно поэтому половина моих людей бросилась разыскивать его. Мне больно лгать короналю, Калинтэйн.

— Но сейчас понтифекс на самом деле спит в своих покоях, — ответил я.

— Прекрасно. И думаю, там он и останется.

— Я приложу все возможные усилия для того, чтобы так оно и было.

— Вовсе не это меня заботит, — произнес Гуаделум. — Совершенно ясно, что понтифекс Ариок не в своем уме. Выползти через заднее окно прачечной, пробираться по городу в женском наряде — это выходит за пределы простой оригинальности, Калинтэйн. Как только мы покончим с выбором новой Хозяйки Острова Сна, я намерен предложить для его же собственной безопасности постоянно держать понтифекса в личных покоях под сильной охраной и передать обязанности регенту. Такой прецедент существует. Я изучил хроники. Когда Бархольд был понтифексом, он заболел болотной лихорадкой, и это сказалось на его разуме…

— Господин, — возразил я, — я не считаю, что понтифекс безумен.

Гуаделум нахмурился:

— Но как еще можно объяснить все его поступки?

— Это поступки человека, которому пришлось слишком долго быть правителем, отчего его душа возмутилась против всего, что он вынужден в связи с этим переносить. Но я пришел к убеждению, что знаю его достаточно хорошо, и рискну заявить: все, что проявляется через эти эскапады, можно назвать душевными муками, но вовсе не безумием.

Это была выразительная речь и, должен сказать, весьма смелая, так как я всего лишь мелкий советник, а Гуаделум был в тот момент третьей из влиятельнейших персон в империи, уступая только Ариоку и лорду Струину. Но бывает время, когда нужно отложить в сторону и дипломатию, и амбицию, и хитрость и просто говорить чистую правду. К тому же сама мысль о том, что несчастный понтифекс окажется взаперти, подобно обычному сумасшедшему, когда он и так уже испытывает нестерпимые страдания от заточения в Лабиринте, казалась мне страшной. Гуаделум долго молчал, и предполагаю, что мне следовало испугаться и подумать о том, ждет ли меня полное увольнение со службы, или же просто ссылка в департамент текущей почты, где я буду обречен провести остаток жизни за перекладыванием бумаг, но я, ожидая его ответа, был спокоен, совершенно спокоен.

А затем в дверь постучали: прибыл посыльный с письмом, запечатанным большим оттиском Горящей Звезды — личной печатью короналя. Герцог Гуаделум разорвал пакет, прочел письмо, затем перечитал его во второй, в третий раз… Я никогда еще не видел выражения такого недоверия и ужаса на лице человека. Его руки затряслись, а кожа стала пепельно-серой. Потом он поднял на меня взгляд и сдавленным голосом произнес:

— Тут корональ собственноручно сообщает мне, что понтифекс покинул свои покои и ушел на площадь Масок, где обнародовал декрет столь ошеломляющего содержания, что я не в силах произнести эти слова вслух. — Он протянул мне бумагу. — Вперед, — приказал он, — думаю, что нам следует поспешить на площадь Масок.

С этими словами он выбежал за дверь, а я, естественно, последовал за ним, отчаянно стараясь на бегу прочесть письмо. Но почерк лорда Струина очень неразборчив, к тому же Гуаделум несся с феноменальной скоростью, а коридоры, которые казались в тот день особенно извилистыми, были плохо освещены. Так что я смог выхватить из текста лишь несколько отдельных фраз и понял, что речь идет о провозглашении новой Хозяйки Острова Сна и об отречении. А кто же мог отречься, кроме самого понтифекса Ариока? Но ведь он же сам говорил мне, — причем совершенно искренне, я был несокрушимо уверен в этом, — что попытка уклониться от предназначения, которое сделало его одним из Великих Властителей, была бы трусостью.

Хватая ртом воздух, я добежал до площади Масок. Эта часть Лабиринта обычно производит на меня угнетающее впечатление: огромные головы с узкоглазыми лицами, возвышающиеся на сверкающих мраморных постаментах, кажутся мне воплощением кошмара. Шаги Гуаделума гремели по каменному полу, а мои отдавались эхом далеко позади, поскольку хотя он был более чем вдвое старше меня, но летел вперед словно крылатый демон. Впереди я слышал крики, смех, аплодисменты. А затем я увидел толпу из примерно полутора сотен граждан, среди которых узнал нескольких министров понтифексата. Гуаделум и я следом за ним врезались в толпу и остановились, только увидев фигуры в зеленой с золотом униформе — цветах людей короналя, — а потом и самого короналя. Лорд Струин казался одновременно разъяренным и ошеломленным; похоже, он находился в состоянии шока.

— Он не желает успокоиться, — хрипло сказал корональ. — Он переходит из зала в зал, повторяя свое провозглашение. Слушайте: он начинает снова!

И тут я увидел понтифекса Ариока во главе группы его служителей. Он восседал на плечах колоссального скандара. Его величество был одет в свободные белые одежды, похожие на женские, с роскошной парчовой каймой, а на груди у него красовался сверкающий алый драгоценный камень невообразимой величины.

— Учитывая, что среди властителей Маджипура возникла пустота! — кричал понтифекс на удивление мощным голосом, делая паузы в самых неожиданных местах. — И принимая во внимание необходимость назначения новой Хозяйки Острова Сна! Да будет провозглашена она безотлагательно! Чтобы могла она править в душах людей! Появляясь в их сновидениях, дабы оказывать помощь и даровать покой! И! Принимая во внимание, что! Это мое искреннейшее желание! Сложить с себя бремя понтифексата, которое я нес на протяжении двенадцати лет! Потому! Я делаю это здесь и сейчас! Используя высочайшую власть, находящуюся в моем распоряжении! Объявляю настоящим, что с сего момента я числюсь лицом женского пола! И как понтифекс я объявляю Хозяйкой Острова женщину Ариок, бывшую прежде мужчиной!