Когда она открыла глаза, перед ней оказался медведь.

Он стоял на задних лапах на самом краю поляны, и прозрачный лунный свет серебрил его темно-коричневый мех. Праотец Медведь был почти в два раза выше человека, его длинные черные когти блестели, как стекло. Праотец Медведь был покровителем охотничьих союзов. Без его позволения ни в лесу, ни в небе, ни в реке не могла проводиться никакая охота, поэтому люди каждую зиму устраивали пляски в честь важнейшего из Старших Братьев, присматривавших за людьми и учивших их жить. Пока Мать Кукуруза не пришла с юга, колдовство Праотца Медведя было единственным средством для поддержания жизни людей. Но он не помогал лжецам, клятвопреступникам или охотникам, которые не делились со своими соплеменниками.

Сара сунула руку в карман и достала брусок прессованного табака. Среди туземцев он считался и жертвоприношением, и средством обмена, и она подумала, что он понадобится ей в качестве платы за информацию. Но теперь поняла, что слишком далеко разошлась со своими друзьями детства и забыла их обычаи.

Она вытянула руки, держа на раскрытых ладонях табак, и медленно приблизилась к Праотцу Медведю, и сейчас, вблизи, увидела ожерелье из бусин и раковин на его груди. Морда Медведя была испещрена цветными полосами охотничьих магических рисунков, плечи покрыты пестрыми пятнами. Сара затрепетала от внутреннего благоговения и, осторожно положив табак на землю перед собой, отступила на несколько шагов.

«Идем, дочь», — прозвучал у нее в голове низкий хриплый голос. Так, наверное, мог разговаривать камень. Медведь опустился на все четыре лапы, повернулся и побрел в лес. Там, где он прежде стоял, теперь вилась лесная тропинка, на которой мерцали в лунном свете белые раковины и блестящие камушки.

Облегченно вздохнув, Сара взяла винтовку и пошла за Праотцем.

ГОРОД ВЫГОРЕЛ в 1794 году, в период губернаторства барона де Каронделе, и был отстроен за счет дона Андреса Альмонастера. Испанский город, поднявшийся на пепелище французской фактории, мог похвастаться государственной школой, больницей, монастырем капуцинов и большим собором Людовика Святого, возвышавшимся над всем городом. Здание суда по-прежнему называлось Кабильдо, хотя испанское владычество над городом окончилось семь лет назад. Колония уже семь лет назад была уступлена Франции, но Наполеон еще не посылал сюда губернатора, так как у него хватало дел и дома.

Потому Испания по-прежнему управляла своей бывшей колонией, хотя все более вяло. Этим воспользовались пираты, выслав из Картахены флот, чтобы сделать город своим оплотом на Большой Земле и совершать оттуда набеги на богатые суда в заливе, так что через несколько месяцев Новый Орлеан стал рассадником преступности. Когда местные воротилы узнали о том, что Франция наконец присылает генерал-губернатора, они восприняли это как приказ забрать все, что плохо лежит. Им противостояла гражданская гвардия, набранная из местных французов, креолов[43]и свободных негров, и на улицах постоянно происходили кровавые стычки.

Герцог де Шарантон появился в городе в июле, сопровождаемый тремя тяжеловооруженными кораблями и несколькими сотнями пехотинцев под началом генерала Виктора. Чтобы отвлечь пиратов, Виктор дал указания адмиралу Жерому Бонапарту высадить свои войска на побережье Мобель. Пока войско Виктора продвигалось по суше, обходя город с севера, младший брат императора, адмирал флота де Шарантона, прекрасно проявил себя, выгнав пиратов из их логова в устье Миссисипи и очистив порт для прибытия нового губернатора.

Оказавшись в городе, де Шарантон расположился в просторных апартаментах Кабильдо, с презрением отвергнув дом на углу улицы Тулуз и набережной, который, из-за близости к судебной палате и тюрьме, всегда занимали испанские губернаторы. Традиционные позорные столбы были заменены помостами для костров и виселиц, и новый губернатор начал свое правление с очищения тюрем и массовых казней пленников, захваченных его армией. Тому, кто был сожжен живьем, еще посчастливилось.

Поначалу город с радостью принял нового правителя. Герцог происходил из знатной французской семьи, да и жесткие меры были единственным способом спасти город от беззакония и анархии, которые терзали его уже несколько долгих лет. А герцог де Шарантон сделал для города немало хорошего. Его солдаты патрулировали улицы денно и нощно, так что любая женщина, креолка или француженка, могла без опаски ходить по городу. Торговцы без страха открывали свои лавки, и порт снова ожил, как в былые времена. Товары, что гнили в портовых складах, были погружены на корабли и отправлены в Европу, склады освободились для новых товаров.

Но больше всего аборигенов порадовало то, что губернатор обложил чудовищными пошлинами товары янки. Много лет товары из западных поселений Нового Альбиона отправлялись по Огайо и Миссисипи для погрузки на большие трансатлантические корабли, а плоскодонки с командами подонков-кэнтоков просто заполонили прибрежные районы города, куда стало опасно забредать женщинам, мужчинам и даже животным. Сейчас кэнтоки поняли, что они потеряют большую часть прибыли за привилегию разгружаться в Новом Орлеане — а уж таможенники об этом позаботятся. Половина всех английских грузов — мехов, кож, сала, табака, индиго, льна, меди — отправлялась во Францию, в то время как французские и испанские суда покидали порт пустыми.

Шли дни, и, как толстый белый паук в золотой паутине, де Шарантон копил силы.

Лет двадцать назад[44]отец Антонио де Седелья был назначен комиссаром инквизиции и отправлен в Новый Орлеан учредить там трибунал Святейшей Инквизиции. Миссия его успеха не имела, поскольку губернатор Миро, слишком хорошо знакомый с крайностями Святого Дела в собственной стране, выслал Седелью, как только узнал о его миссии. Но отец Антонио к тому моменту уже успел создать все условия для деятельности инквизиции, даже предусмотрел сеть тайных ходов от монастыря капуцинов до Кабильдо и самого собора Людовика Святого.[45]

Подземная комната была большой и, несмотря на летнюю жару, на удивление холодной. В лампах горело ароматическое масло, наполняя подвал тяжелым запахом горящих роз, увешанные тяжелыми коврами стены придавали помещению вид шатра какого-нибудь восточного владыки. На обтянутых красным бархатом спинках резных позолоченных кресел по-прежнему виднелся испанский герб, вышитый золотом и шелком, а на сиденье одного из них лежала раскрашенная детская кукла. Рядом с креслом стоял изящный столик с графином и чашками из золота и хрусталя.