Луиза не смогла бы внятно объяснить, почему ей всегда было с ними неловко. Они приняли ее ласково, но с оттенком снисходительности, как встречают очередное увлечение сына родители, привыкшие к тому, что подружки у него то и дело меняются. Со временем отношение к ней стало более теплым, но Луизе по-прежнему казалось, что ее взяли на испытательный срок. До нее были Шарлотта, Фанни, Сандрина и кто-то еще, после нее список продолжится. Иногда по едва ощутимой заминке она понимала, что они стараются не допустить бестактности, перепутав имя.

И она никогда не признавалась себе в том, что завидует. Да, она завидовала тому, что у него такие культурные и современные родители. Для Луизы совместные застолья обеих семей были пыткой. Ее мать в слишком нарядном платье прямиком из восьмидесятых и отец, в костюме с галстуком выглядевший нелепо, – рядом с Элен, ее прелестной свекровью в обтягивающих черных штанах и розовой куртке поверх простой футболки, и Джефом, свекром, в майке для регби с надписью Eden Park. Луиза инстинктивно вставала на сторону собственных родителей и мысленно упрекала родителей Людовика в том, что они подчеркивают разницу.

По сути, она снова оказалась в роли «малявки», хотя и в другом варианте: подружка сына, потом его невеста, неотесанная девчушка, не умеющая ни смешивать коктейли, ни ходить под парусом. Ее просвещали, показывая ей творения Джеффа Кунса[17], и эта забота ее унижала, хотя ничто в поведении свекра и свекрови не давало повода взорваться. Они были любезны. Но на самом деле им было совершенно безразлично, кто там рядом с сыном, она или другая.

Когда они с Людовиком решились на переход через Атлантику, Элен и Джеф это одобрили:

– Отличная мысль, воспользуйтесь такой возможностью, пока молоды. Хотя, может быть, мы присоединимся к вам в Южной Африке. Великолепная страна, нам так запомнилась наша поездка в парк Крюгера[18].

Оба, как и Людовик, считали, что жизнь должна быть праздником. Разумеется, родители Луизы отпуск в парке Крюгера не проводили.

За семейным завтраком, устроенным по случаю ее возвращения, Луиза узнала, что первыми забили тревогу Джеф и Элен. Они привыкли получать от сына одно или два письма в неделю по электронной почте, и им показалось странным, что он перестал отвечать. И тогда они обратились во все инстанции, в какие только можно: в полицию, в Министерство иностранных дел, в службу поиска в море, в консульства Аргентины, Чили и Южно-Африканской Республики, в редакции журналов, посвященных парусникам, и на сайты для путешественников. Выяснили, какие яхты были поблизости от «Ясона», и поддерживали с владельцами нескончаемую переписку. Через знакомых связались с одним из самых известных метеоцентров и узнали, где в последние полгода между Ушуаей и Кейптауном сильно штормило. Но все впустую – единственный сын исчез бесследно.

Теперь стол в их гостиной служил не для светских приемов, он был завален картами, сообщениями и листками с подсчетами возможного отклонения от курса из-за морских течений и куда больше напоминал стол генерального штаба. Элен, по словам Луизиной матери, которая часто ей звонила, начала пить.

Все это Луиза уже знала. Мотаясь по городу вместе с Алисой, она целый день тянула с этим звонком: то вокруг слишком шумно, то времени слишком мало, не хочется, чтобы слушал шофер такси, надо спешно переодеваться к обеду, и, в конце концов, час уже слишком поздний. А теперь она томилась без сна. Завтра же утром надо позвонить, больше откладывать нельзя, она должна через это пройти. Примерно как с домашними заданиями – лучше было отделаться от них в субботу днем, сразу после школы, чтобы не портить себе выходные. Надо с ними поговорить – и покончить с этим.

Элен ответила после первого же звонка, Луиза не помнила у нее раньше такого жесткого и резкого тона.

– Это Луиза.

– О, это вы, Луиза, детка, да, я видела, что вы вернулись.

«Детка» – плохое начало. И почти неприкрытый упрек в том, что не объявилась раньше. Луиза приняла упрек: эта женщина потеряла обожаемого сына, от такой потери никому до конца не оправиться.

– Простите меня, Элен, эти два дня были такие безумные. Но я все время думаю про вас обоих.

Это было правдой. Родители Людовика не шли у нее из головы. Ее терзало раскаяние в том, о чем она не говорила никому. Всю ночь она обдумывала – сказать ей или нет?

– Скажите мне все, Луиза, прошу вас. Мы скоро увидимся на похоронах, но я хочу знать прямо сейчас.

Похороны! Конечно, в Стэнли ей сказали, что тело забрали с острова и привезут на родину, но она запретила себе об этом думать. Тело… крысы… К горлу подкатила тошнота.

– Они его привезут?

– Да. Когда – не знаю, это, кажется, очень сложно, но главное – они это сделают. – Голос у Элен не дрогнул.

И Луиза рассказала о том, как с ними случилась беда, и о том, как они сражались за жизнь. И солгала умолчанием, но ведь все равно солгала насчет своего пребывания на научной базе. Как бы там ни было, правда Людовика не вернет, а Элен придет в отчаяние, вообразив, будто могла существовать альтернатива. В ту ночь, решив тайком уйти, Луиза поняла, что он уже умер, разрушен изнутри. Но матери такое слышать нельзя.

Разговор продолжался почти час, прерываясь рыданиями и по одну, и по другую сторону. Оплакивали Людовика, выплакивали собственную боль, плакали об утраченной безгрешности.

Перед тем как положить трубку, Луиза попросила сообщить ей дату похорон, как только это станет известно, но больше всего на свете она хотела бы от них уклониться.

* * *

Луизу накрыло хлопотами, она должна была заново наладить свою жизнь. Раньше она и не замечала, насколько сложно повседневное существование. С Фолклендских островов она вернулась с одним жалким пакетиком, в котором лежали туалетные принадлежности, ей требовались новые документы и банковская карточка, надо было купить новый компьютер и собственный телефон. Надо было разбираться со страховой компанией, которая отказалась выплатить компенсацию за судно, ссылаясь на то, что крушение они потерпели вблизи острова, к которому запрещено было приставать. Вот она и бегала по учреждениям, а внезапно свалившаяся на нее слава помогала смягчать сердца чиновников и банкиров. Друзья, которым они сдали квартиру, предложили немедленно ее освободить, но Луиза не согласилась – боялась возвращаться туда, где была счастлива. Проведя неделю в «Хилтоне», перебралась в скромную гостиницу в Монруже. Она никак не могла решиться искать квартиру, как до замужества.