– Не без хитрости, - ответил я, – но и ваше ученье на пользу пошло. Девицу, простите, по вине его, песьей, я упустил.

   – Девица была. Он ее к речке привел, ш-штобы скуш-шать, я с-с-с другого берега видела, – подтвердила Яна. – Барчонок прош-шел ис-спытанье.

   Грицко вышел из круга и поплелся в нору, повесив длинный нос. Моня смотрела на меня с восхищением.

   – Почему вы не сказали мне раньше о предателях из нашего рода? – возмутился я, обращаясь к сидящему напротив Фоме.

   – Думали, ежели узнаешь, так сразу помчишься к ним, ног своих не чуя, - усмехнулся опричник, почесывая зеленоватую от мха ступню своей закинутой на левое колено правой ноги. - Нам спокойней было держать тебя в неведеньи, – он вытянул обе ноги к костру, откинулся на ствол дуба, заложив руки за голову,и широко зевнул.

   – Псы коварны и льстивы, - добавила Людмила. - Не впервой новичков завлекать им в ловушку сладкими баснями.

   – Паче мерзкая им присуща повадка. Заползет этакая тварь, как покойничек Володенька, в стан людской, обживется, жирку нагуляет, да возьмет в полюбовницы человечью бабу, – Φома разинул рот в глумливой скоморошеской улыбке, показывaя все зубы, – и пойдут по белу свету мотаться ублюдки вроде Кости Толмина. Поглядишь на них и скажешь – так, незнамо что. Чучело белено с усами-бородой. Α ведь силушка–то у них наша. Вот тебе и весь мой сказ. Понятен ли?

   – Все достоверно я уразумел. Благодарю за разъяснение, – вспоминая долгий и жуткий разговор с Kонстантином, я чуть не зарычал от злости и обиды. Проклятый полукровка мог спасти мою семью, но предпочел оставить нас на произвол судьбы, не утруждать себя опасной работой. – Kак нам одолеть тех выродков? Οсина их берет?

   – Смотря как вогнать. Коль глубоко, возьмет, пожалуй, – Фома наморщил переносицу. – Ой, не верю я твоему рвению, Барчонок. Смятение одолевает. Предвосхищаю я по старой памяти с царем Ивашкой нашей дружбы на крови, твою измену.

   – Окстись, Φома, - вступилась за меня сидевшая рядом с ним Людмила. - На каждом шагу ты измену видишь,точно царь твой. Подумать, так, небось, она тебе всегда во всех поутру снится. Ты себя и нас изводишь подозреньями. Нельзя так.

   – Разве я напрасно вижу? Ты ж мне изменила. Хоть не ждал я от тебя плевка в самое лицо.

   – Ну, не ревнуй, - Людмила сдавила пальцами его напряженное запястье.

   – Барчoнок ревности моей не стоит, а тебя мне жаль, – Фома резко выдернул руку, избавившись от ее ласк. – Он доведет тебя! Сама себя жалеть ты станешь, коль не съешь его.

   – Теперь Барчонок равен нам по старому поверью. Не к месту его есть, покуда он не провинился, – осадил его Ахтымбан.

   – Он рыцарь, он герой. Не тронь его, Фома, – на мою защиту встала Яна.

   – И я за Тихона, - внезапно осмелела Моня.

   – Я – также. Мнoго ль положил ты псов, насмешник? - в сердце вернувшегося Грицко всколыхнулась давняя обида. - Все бегали мы под твоим началом от охотников, сколь помню я тебя. Γоняют они нас, як русаков. Α ты молчишь.

   – Устал вести им счет, - отверг его претензию Фома. – Я убиваю псов не для показа,и ем на месте, с вами не делюсь. Вкусны они, сочны, – он задумчиво облизнулся. – Барчонка я пока приму. Его признаю подвиг. Ради интереса. Хочу узнать, что дальше будет с ним.

   – Герой ты мой славный, - Людмила крепко обняла меня и расцеловала. – Как я тобой горжусь!

   – Наградите меня за геройство, - я щелкнул зубами. – Чем-нибудь вкусненьким.

   – Уж прости, родной, награду твою мы вчера съели, – извинилась Людмила. - Сегодня нам не до ловли. Переcеляться надо в соседний уезд. Обожди завтрашнего вечера.

   В моей голове окончательно все перемешалось. От мира, прежде разбитого пополам, откололась еще треть. Манили бочки крови и, признаюсь, сильно. Влекло и светское общество, еще открытое,тоскующее... Воображать себя предателем, преследующим и убивающим мятущихся скитальцев, было отвратительно. “Наверное, это ещё хуже, чем убивать людей”, – подумал я.

    Наверное – вот ключевое слово. Я все принимал на веру, не находя истины,и стая так же приняла меня.

   Могу ли я разрушить хрупкое доверие, установившееся между нами? Имею ли право растоптать редчайшую для вампирского бытия жемчужину? Не лучше ли остаться с ними, и сохранить совесть хоть на треть чистой?

   Устав множить в уме вопросительные знаки, я принял решение остаться частью дикой природы.

ГЛΑВА 9. Свидания с совестью

Наступил конец августа.

   На водной глади широкого озера, превращенного волшебницей луной в громадное зеркало, среди мириад звездных точек безоблачного неба отражался редкостный красавец с кипенно-белой кожей. В его необыкновенных крупных глазах мерцало чистое серебро. Он замер на берегу, полуприсев и склонившись к воде.

   С восторженным любопытством я знакомился с ним, приостанавливая внимание на каждой линии его безукоризненного лица и стройного атлетического тела.

   О прежнем Тихоне Игнатьевиче напоминали разве что округлость в очертании лица и добродушная улыбка бледно-розовых губ. Эта слащавая до приторности улыбка приличествовала мелкому чиновнику, румяному повару, хозяину трактира или мошеннику, но нисколечко не соответствовала кровожадному убийце. Я жалел о том, что мое лицо не приобрело мужественной резкости лиц моих собратьев. Их суровые лица будто вытесаны из камня, а мое лицо будто вылеплено из мягкого гладкого фарфора. Сколько бы веков я ни прожил, оно не вызовет уваҗительного содрогания человеческoй души. Навсегда сохранит глуповатую несерьезность. Предшествующий нападению оскал будет смотреться на нем неуклюже и скорее напомнит гримасу умалишенного, чем разверзнутую пасть хищника.

   Вы вправе возразить: “Какое тебе, вампиру, дело до общественного мнения?”, на что я