11 июня разочарованный Александр покинул Париж, поблагодарив хозяев и щедро вознаградив берейтора, спасшего ему жизнь. Несколько дней спустя его старший сын, великий князь Александр, пишет своему другу князю Мещерскому: «При воспоминании о нашем пребывании в Париже меня охватывает дрожь… Да, нам пришлось там нелегко. Ни единой минуты я не чувствовал себя спокойно. Никто не мог гарантировать, что это (покушение) не повторится… У меня было единственное желание: уехать из Парижа. Я послал бы все к дьяволу, лишь бы император мог целым и невредимым как можно скорее вернуться в Россию. Каким счастьем было покинуть этот вертеп!»

Словно провоцируя еще большее негодование в российском обществе, адвокат Березовского Эммануэль Араго на процессе обрушила на царя потоки злобной критики. Присяжные, под впечатлением ее речи, нашли в деянии поляка смягчающие обстоятельства, и он, избежав смертной казни, был приговорен к пожизненному заключению. Александр был уязвлен дважды: во-первых, этот приговор свидетельствовал об извращенном общественном мнении французов, во-вторых, он лишил его возможности обратиться к Наполеону III с просьбой о помиловании осужденного на смерть в качестве жеста милосердия.

В Санкт-Петербург Александр вернулся с твердым убеждением, что России в своей внешней политике следует ориентироваться на союз с Пруссией. Его не беспокоило то, что Франция остается в одиночестве перед лицом германской угрозы. Единственная польза, которую он извлек из этой поездки в Париж, заключалась в упрочении его отношений с Екатериной Долгорукой. После столь долгой разлуки их любовь приобрела зрелый и, так сказать, официальный характер. В столице Екатерина, вместе с братом и невесткой, проживала в роскошном особняке на Английской набережной. У нее были собственные слуги и экипаж. В Зимнем дворце в ее распоряжении находился бывший кабинет Николая I для встреч с монархом. Во время пребывания Александра в Царском Селе, Петергофе и Ливадии она снимала виллу поблизости от императорской резиденции и жила там под вымышленным именем. Он назначил ее фрейлиной императрицы, дабы она имела доступ ко двору. Раздосадованная, но тщательно скрывавшая свою досаду царица принимала реверансы соперницы с холодной улыбкой. Она видела в этой связи всего лишь легкую интрижку, мимолетное увлечение со стороны своего супруга. Разве могла она представить себе, что Александр, обычно столь отстраненный в общении с ней, способен наедине с Катей на безумства, совершенно немыслимые в его возрасте? Молодая женщина избегала появляться на императорских приемах. Поглощенная своей любовью, она старалась быть незаметной и вела уединенный образ жизни, только изредка принимая приглашения на театральные представления и ужины. Каждый раз царю приходилось настаивать, чтобы она посетила бал. Катя прекрасно танцевала и в такие вечера доставляла ему истинное удовольствие, когда он наблюдал за тем, как она грациозно двигается под музыку по залу, пусть даже и в объятиях другого мужчины.

Однако постепенно политика в их беседах стала занимать все больше и больше места. Общаясь с ней, Александр больше не мог молчать об одолевавших его заботах. Спустя некоторое время он уже не принимал ни одного важного решения, не обсудив его со своей возлюбленной. Будь то дипломатические переговоры, разногласия в императорской семье, интриги при дворе или соперничество министров – он посвящал ее во все свои проблемы и просил ее совета. Он доверял ей, поскольку, далекая от интриг света, она не принадлежала к какой-либо коалиции. Раскрывая перед ней душу, он был уверен, что все сказанное им останется между ними. Таким образом, судьбы России решались в алькове, в перерывах между ласками. Между тем при дворе зазвучали злые языки. Некоторые обвиняли суверена в «старческой любви».

Александр больше не мог обходиться без Екатерины и брал ее с собой во все поездки. В Эмсе, куда он ездил каждый год на воды, она занимала виллу неподалеку от особняка «Четыре Башни», где останавливалась царская свита. В июне 1870 года в этом городе состоялись важные переговоры, в которых участвовали с одной стороны Александр и Горчаков, с другой – Вильгельм I и Бисмарк. Вечером император в подробностях обрисовал своей возлюбленной международное положение. По его мнению, Франция Наполеона III проводила авантюрную политику, ее столкновение с Пруссией было неизбежно, и Россия, связанная с последней союзническими отношениями, должна будет сохранять нейтралитет в этом конфликте. Месяц спустя, когда пришла новость о выдвижении кандидатуры принца Гогенцоллерна на испанский престол, он ограничился тем, что попросил Вильгельма I отказаться от этой претензии. Но после публикации «Эмсской депеши», тон которой был сочтен оскорбительным для Наполеона III, он бросил французскому послу генералу Флери: «Вы полагаете, будто только у вас есть самолюбие!» И заявил Екатерине: «Ты видишь, я оказался прав! В этом деле Франция не права во всех отношениях!» Его совершенно не удивило быстрое продвижение германской армии. Посол России в Берлине д'Убриль предвидел, что Париж быстро падет под натиском пруссаков. «И я уверен, – пишет Александр Екатерине, – что еще до того, как они придут туда (в Париж), Наполеон перестанет быть императором и что именно в Париже французы объявят о его отрешении от власти. Он заслужил это за все его несправедливости как в отношении нас, так и в отношении других. Прости меня, дорогая Катя, за то, что мне не терпелось покинуть тебя этим вечером, но ты должна понять, я не могу не интересоваться происходящим, все еще храня в душе память о Севастополе, который стал причиной смерти моего отца. Ты ведь знаешь, как я преклоняюсь перед ним. Я вижу в этом, как уже говорил тебе, руку Господа, карающего несправедливость».

Катастрофа при Седане, отречение Наполеона III, провозглашение республики – все это представлялось Александру справедливым возмездием за наглое поведение Франции в отношении России. Когда в сентябре 1870 года Тьер приехал в Санкт-Петербург и умолял его повлиять на пруссаков, дабы те поумерили свои притязания, он натолкнулся на вежливый отказ. «Объясните мне, – сказал Александр Тьеру, – каким образом я мог бы вам помочь. Я уже сделал все, что в моих силах, и охотно помогу вам. Но не могу же я вступать в войну или пригрозить вступлением в войну, ибо, в первую очередь, должен заботиться о благе своей страны». Тьер уехал, не добившись ничего, кроме благих напутствий. «Наберитесь мужества и заключите мир», – посоветовал ему Александр на прощание.

Через несколько месяцев Париж пал, Тьер был назначен главой исполнительной власти, Франция потеряла Эльзас и часть Лотарингии, в Зеркальной галерее Версальского дворца было провозглашено создание новой империи, и Вильгельм I стал императором Германии.

У Александра потом возникнет смутное ощущение опасности, которую могла представлять для России мощная объединенная Германия, но в данный момент он не думал ни о чем другом, кроме как о том, чтобы в полной мере воспользоваться плодами своей политики нейтралитета. Ему казалось, что теперь, в этом водовороте политических событий в Европе, наступила самая благоприятная ситуация для денонсирования Парижского договора, чьи положения противоречили российским интересам на Ближнем Востоке. В циркуляре от 29 октября 1870 года Горчаков объявил, что отныне Россия считает себя свободной от ограничений в отношении ее действий в Черном море. Это одностороннее решение вызвало цепную реакцию протестов в европейских столицах. Особенно были возмущены англичане, расценившие данный шаг как нарушение международного пакта. Горчаков отвечал, что после поражения Франции в войне обстоятельства кардинальным образом изменились, и положения Парижского договора уже не раз игнорировались другими его участниками. Так, на следующий день после капитуляции Седана итальянские войска заняли Рим.