Спрашивать дальше Ольга не стала. Он пришел и ждет, живой, невредимый, так что еще надо?

Она не шла, а летела, и лишь у самой двери в гостиную приостановилась, постаралась принять приличествующий девушке вид. Такой, которому ее учили.

Щеки раскраснелись не то от смущения, не то от волнения, но внутрь Ольга вошла плавно и медленно, чтобы не сказать, величественно, хотя хотелось – ворваться.

Вошла и застыла. Из кресла навстречу ей, как всегда, щеголеватый и эффектный, поднялся Либченко.

– Вы?

– Конечно же я, несравненная Ольга Васильевна! Ваш верный поклонник у ваших ног! Или вы ждали кого-то другого?

В последнюю фразу капитан попытался вложить ревнивые нотки.

Все-таки капитан, а не ротмистр! Хотя и у того и у другого практически одинаковые беззвездные погоны.

– Во всяком случае, вас я не ждала, – может, чуть резко ответила девушка.

– Почему же? Разве я когда-нибудь изменял вашему милому образу? – Либченко словно бы не заметил реакции Ольги.

– Помнится, покойный полковник Мандрыка старался не покидать территорию школы без особой необходимости. А вас, кажется, можно поздравить с назначением на более высокую должность? – с оттенком язвительности напомнила Ольга.

Капитан на самом деле всегда старательно играл роль ее пылкого поклонника. А может, и не играл.

Обычно девушки переоценивают свою внешность и оказываемое на окружающих впечатление, но Ольга была действительно хороша, и многие мужчины смотрели на нее с искренним восхищением. Почему бы не предположить, что и курсовой офицер испытывал к девушке то же чувство?

Ольга тоже если и не заигрывала с ним раньше, то порою кокетничала без задней мысли.

Где ж найти девушку, которой будет неприятно мужское внимание, если оно не переходит известных приличий? Притом что Либченко, с одной стороны, был ей все-таки неприятен. Вокруг война, мужчины на фронте, дядя в первый же день надел мундир, а тут здоровый офицер сидит в тылу и учит других воевать. Тому, чем сам заниматься не пробовал…

При малейшем намеке на это Либченко немедленно начинал сетовать, что начальство ни в какую не отпускает его из школы. Мол, он необходим на этом посту, и вообще, фронту требуется хорошо обученное пополнение, поэтому подготовка юнкеров не менее важна для победы, чем отбитие у неприятеля какой-нибудь безымянной горки.

У капитана был определенный дар убеждения, только проходило совсем немного времени, и те же вопросы всплывали перед Ольгой опять. Понятно, когда воспитанием занимаются искалеченные Мандрыка и Кузьмин, но пышущий здоровьем Либченко…

Сейчас же дело было даже не в прежней легкой неприязни. Вот он сидит, холеный и какой-то обтекаемый, в то время как другие в который раз рискуют жизнью!

– Решили, что больше возглавить школу некому. – Либченко развел руками. Мол, я бы с радостью отказался, но долг… – И потом, Ольга Васильевна, разве существует в мире более уважительная причина, чем желание повидать вас? Клянусь святостью носимых мной погон, никто и никогда не сможет остановить меня на дороге к вам!

Ах, если бы эти же слова сказал другой!

Только все равно слышать это было приятно.

– Это вам! – Усиливая эффект фразы, Либченко несколько картинным жестом указал на стол.

На столе в вазе стоял роскошный букет роз. Нежно-розовых, приличествующих для подарка девушке.

– Спасибо, – уже без тени язвительности поблагодарила Ольга.

– Не за что, Ольга Васильевна, не за что.

– Где вы их достали? – Букет был прекрасным, и действительно казалось чудом, что где-то еще может быть подобная красота.

– Какая разница? Мне главное – порадовать вас! – Либченко склонил голову в поклоне, поэтому красноватый отблеск в его глазах остался незамеченным.

Когда он выпрямился, глаза уже приняли нормальный цвет.

– Садитесь, – кивнула Ольга и села сама.

В кресло, так, чтобы кавалер не смог сесть рядом.

Либченко приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но в этот момент в гостиной появилась Маша.

– С вашего позволения… – Горничная зажгла свечи в подсвечниках.

Перебои с электричеством начались с самого начала революции, сейчас же горящая лампочка казалась чудом.

– Настасья Петровна велела передать, что через полчаса в столовую будет подан чай.

– Спасибо, Маша.

Горничная ушла. Свет свечей пришелся кстати. Вечер за окном уже старательно вступал в права, и в доме становилось темновато.

– Как вам служится в новой должности? – вполне по-светски осведомилась Ольга.

– И не говорите, Ольга Васильевна, не говорите. В прежние времена был бы рад, а сейчас… – Капитан многозначительно развел руками.

– Что так? Боитесь не справиться?

– Разве я когда-нибудь боялся, Ольга Васильевна? Да и справляться не с чем. Бессмысленно все это, вот что угнетает. Раньше наша служба была необходимой, а сейчас? Подопечные давно закончили курс, мы же даже не можем произвести их в офицеры. Никто не имеет на это права. О том, чтобы набрать новых, даже речи нет. Скажу вам по секрету: правительство давно хочет закрыть школу за ее, по их мнению, ненадобностью.

– Да вы что! – В Ольге проснулось воспоминание о бое, грохот выстрелов, кровь, отчаянная храбрость юнкеров… Наверное, самое яркое из воспоминаний за недолгую жизнь.

Озаряемая вспышками ночь сменилась на темную комнату. Снова рядом стоял спокойный офицер, почти невидимый, но ощущаемый душой… И где-то далеко на пределе слышимости победно звучал бессмертный Егерский марш, звал на подвиг, возвещал о приходе рассвета…

И от этого вдруг отказаться?

– Вы что, капитан?

Либченко тяжело вздохнул:

– Я борюсь, Ольга Васильевна. Не поверите, но порой приходится ради этого обращаться к таким людям, с которыми в прошлой жизни даже не стал бы здороваться. Казна республики пуста. Мне неловко говорить вам, но мы, офицеры, уже второй месяц не получаем жалованья.

Перед глазами девушки встали лица офицеров аргамаковской бригады, тоже практически не получавшие жалованья, но нимало не горевавшие по этому поводу. Да и до жалованья ли в такой момент! Тут бы спасти хоть что-нибудь, а собственная судьба…

– Капитан! – голос Ольги звенел. – Вам надо всей школой влиться в бригаду Аргамакова. В такое время каждый офицер должен исполнить свой долг.

– Какой долг, Ольга Васильевна, какой долг? Перед кем? Нет ни Государя, ни Родины. Жалкие остатки в лице доморощенной республики, о которой, вы уж извините, даже говорить смешно!

Кому – смешно, кому – больно.

– Но можно же попытаться… – почему-то без прежней уверенности произнесла Ольга.