глупостью! Не нужно ей доказывать никому свою правоту. Но листом ей и не пришлось бы этого делать. Никто не станет призывать лист выступать перед судьями. Естественно, ее костюм не поможет ей чего-то достигнуть, но разве кто-то ждет от листа достижений? Лучшее, что может делать лист, – это выпустить в воздух капельку кислорода.

* * *

Мира купила зеленой ткани, зеленую нитку и серебристую иголку и начала шить свой костюм. Она смешала зеленую краску со своим кремом для лица и снова вернулась к шитью листа. Он был широким посередине и зауженным с обоих концов, с прожилками, которые она нарисовала коричневой краской, и центральной жилкой от верха до низа. Одна сторона костюма прикрывала перед, а вторая – спину, а сверху оставалось отверстие для головы. Костюм обрел жесткость, когда она набила его тряпьем. Она надела его и просунула руки в отверстия по обеим сторонам. Потом она отправилась на поиски коричневого трико и черных кроссовок и надела их.

Она будет смотреть на мир только для того, чтобы его любить, – и Бог, Творец сущего, будет ее ненавидеть.

* * *

Энни открыла Мире дверь и увидела ее стоящей на пороге в костюме листа. Сияло солнце, за спиной Миры голубело чистое небо. Энни впустила ее в дом, заметила ее зеленые руки и очень быстро проговорила: «Пожалуйста, ничего не трогай». Наверное, Мира ошиблась, полюбив Энни. Но выбирать, любить Энни или не любить, было не в ее власти.

Мира последовала за Энни в дальнюю комнату и села на деревянный пол оранжереи, чтобы не запачкать красивую обивку стульев или подушки. И заплакала. Несколько зеленых слез сбежали по ее щекам и капнули на костюм. Она вытерла глаза, и глаза защипало от зеленой краски, которую она нанесла на руки, и от боли они заслезились еще больше. Она решила, что завтра пойдет и купит зеленые перчатки вместо того, чтобы красить руки зеленой краской.

– Уверена, тебе не хотелось бы, чтобы тебя увидели рядом со мной в таком виде на твоих важных встречах!

– Конечно, не хотелось бы, Мира.

У Миры заколотилось сердце. Она всегда это знала. Она знала это с того самого дня, когда они познакомились там, в старой квартире Энни, но всегда отметала эти мысли. Энни не создана, чтобы любить ее. Мире было сложно теперь встать с пола, ведь она не хотела запачкать его зелеными руками. На миг она стала коленопреклоненным листом. Потом ей удалось встать на ноги в этом ужасно неудобном костюме.

Сможет ли Энни терпеть Миру в виде листа? Конечно нет. У Миры нет никакого здравого смысла и рассудительности. Никогда не было! Она просто была глупой птицей, одни инстинкты да полеты. Энни проводила ее до входной двери, открыла ее и стояла на пороге, пока Мира выходила на улицу. Мира по-прежнему любила Энни, и так же она любила мир – больше, чем это вообще имело смысл. Ей не хотелось ничего в нем критиковать.

Энни окликнула ее: «Тебе нужно перемениться!»

«Она имеет в виду, что мне нужно изменить то, кто я, – подумала Мира, – или сменить мой костюм листа на обычную одежду?»

* * *

Мира побрела обратно, опустив голову. Она должна была предвидеть, что у нее заберут любовь Энни. Любой помощи рано или поздно приходит конец. Мира должна была предвидеть, что у нее заберут отца. Всё, от чего ты зависишь, будет изъято, потому что, когда боги приходят сорвать с тебя лишнее, они хотят оставить тебя ни с чем.

Мира уехала из того городка, лишившись надежды наконец завести с Энни хорошие и долговечные отношения, которую так долго лелеяла. Она еще немного походила в своем костюме листа. Казалось, он никому не нравился, но никто не сказал ей этого в лицо. Она носила его, пока он не стал слишком грязным, и тогда она поняла, что не знает, как его стирать. Поэтому она повесила его в шкаф.

8

Одним прохладным и облачным вечером Мира вернулась к озеру, куда ходила после смерти отца. Гуляя по берегу, она увидела в песке ракушку, которая, казалось, звала ее. Ее поверхность была бугристая и серо-зеленая, как панцирь древней черепахи, что плавала в море целый миллион лет, а потом выползла на берег.

Она подняла ее с земли, и ракушка будто заговорила с ней: «У тебя впереди еще столько лет жизни, и годы унесут тебя прочь от этих времен, где тебе так плохо, и время покроет всё коркой. С тобой еще столько всего случится! И пусть сейчас у тебя нет ничего, кроме настоящего, когда-нибудь оно окажется далеко в прошлом, чем-то из другой эпохи, как всё, через что прошла я, древняя ракушка. Я уж и не помню своей юности, – или ты думаешь, что помню? – и что я делала, когда была новой и блестящей. Теперь я старая оболочка, какой и ты станешь однажды, поэтому возьми меня с собой как напоминание, что этот момент однажды минет и все его тревоги будут погребены в толще жизни».

Мира взяла говорящую раковину и опустила ее в карман. Потом она вернулась домой, где положила ее на туалетный столик рядом с украшениями и косметикой.

* * *

Позже, когда бы Мира на нее ни взглянула, она уверяла себя, что лишь ее воображение и стремление слушаться вызывали у нее такие сильные угрызения совести, проистекавшие из ее веры в то, что всё может быть лучше, чем есть на самом деле, – как будто то, что она не смогла довести свою любовь к Энни до какого-то прекрасного завершения, или то, что не смогла установить правильную дистанцию с отцом, были единственными ее провалами; как будто жизнь не состояла из постоянного невыполнения множества задач, которые Бог, другие люди и даже мы сами поставили перед собой.

Какое заблуждение полагать, что она создала мир и всё в нем; что она придумала его правила и всегда была виновата. Откуда взялась эта идея? Или все отчасти чувствовали то же самое, потому что на самом деле это чувствовал Бог – Бог, который на самом деле создал мир, в то время как мы переняли его стыд за то, что он сотворил мир в некоторых отношениях неудачно, и ошибочно приняли его чувство ответственности за наше собственное.

Вот почему ей нужна была та уродливая старая раковина: она представляла контур и форму ее нутра. Она служила напоминанием о том, что есть человеческое «я» и что есть жизнь: не прекрасная