— Ты оглох что ли? Эй, ноль…

Молчание.

Я поджал губы — так захотелось задумчиво поскрести свой бородатый подбородок. Ноль молчит и не отзывается на приказ… Хм-м-м…

Непроизвольно мой взгляд скользнул внутрь, чтобы рассмотреть меру. Ух, дерьмо нулячье, я пятый коготь! Как отсыпал-то мне Мориц, какой хороший четвертый перст, на целую ступень духа отвалил! Да и до шестой не так много осталось, половина секции…

— О-хо-хо, — покачнулся я от смеха.

Сразу появилось желание еще добежать до Шмелиного Леса и отвернуть голову той Геллии. Теперь я реально осознал, что для успешного роста мне не со зверями надо воевать, а с высшей мерой Инфериора.

Я вернул взгляд к нулю, и сердце запнулось разок. Так бывает — глаза-то уже заметили неладное, а мозг еще не осознал. Стоп-стоп…

Снова мне пришлось вернуться к внутреннему стержню. Пятая ступень, сверху шестая, я еще не достиг ее. И пустота! Не вижу седьмой!

— Какого хрена?! — я аж дернулся, колодки на ногах неприятно скрежетнули штырями в камне.

Ничего не было за шестой ступенью, словно срезали столб духа огромным лезвием. Кровь гулко отбивала в уши, мешая думать. Что, твою мать, здесь происходит?!

— Ноль, что это за место?! — рявкнул я.

Тот только начал причитать, но не ответил и головы не поднял. Я задергал руками и ногами от злости, огонь всколыхнулся внутри, подпитывая ярость. Снова потекла кровь из ран под шипами, кандалы окрасились кровью.

Так, Марк, успокойся. Включай мозги, хватит уже звериной силой мериться. Огонь тут не поможет, надо загасить…

Представив прохладную стихию воды, я чуть улыбнулся. Так уже лучше. А теперь вспоминай, Марк, почему ноль молчит? А потому что ты зверь пятой ступени.

— Ноль, где я? Отвечай.

— Гос… господин зверь в темнице…

Я стиснул зубы. Если он дальше продолжит, что я сижу на камне, точно вырву кандалы… Еще чуть воды представим, спокойную гладь Слезы Каэля.

— Ноль, я и без тебя это знаю. Какой это город? Отвечай.

— Это Панзерград, господин зверь…

Мои брови подпрыгнули. Панзерград? Это слово…

— Черные Пантеры, что ли? Отвечай.

— Да, господин. Это великий город старшей стаи.

Я устало откинулся затылком на камень, уже чуть более спокойно рассматривая обрезанный стержень духа. Наверх пути нет, и я уже догадывался, что это. Вот как ты видел приоровы кандалы над своей стаей, Рычок…

Так, ладно. Что за хрень тут происходит, и почему я в темнице? Все никак не могу привыкну, что в Инфериоре все мои вопросы остаются без ответа.

— Ноль, дальше будешь отвечать без позволения. Как зовут?

— Я Мордаш, господин зверь.

— Что ты здесь делаешь?

— Посмел открыть рот в присутствии вождя, господин зверь. Сюда кинули, а потом и забыли… Спасибо Небу, что иногда объедки перепадают.

Я покачал головой. О, времена, о, нравы. Став зверем, я уже был далек от этого. Вот только проблем не убавилось.

— Давно меня сюда привели?

— Вы здесь уже второй день, господин. До этого бредили… говорили страшные вещи… Вас посещает господин лекарь, а еще к вам приходит госпожа. А еще…

Я вспомнил. Хильда… Она где-то здесь.

— Что еще?

— Здесь были великие господа! Такие, что бедный Мордаш чуть сознание не потерял.

Я кивнул своим мыслям. Ну, ясно, люди.

— Простите, господин… — начал было спрашивать Мордаш, но осекся.

— Спрашивай, ноль. Я позволяю, — со вздохом сказал я.

— Великие господа… да прости мне Небо мою дерзость… они… ой, да простите вы мою дерзость!

Я стукнулся затылком об камень. Да, ну чтоб тебя! Сраный ноль, а он может не лепетать в страхе, а ясно выражаться?

— Говори уже, — процедил я.

— Господа великие сказали… что вы… — Мордаш затрясся мелкой дрожью, аж зазвенела цепь, — …просвет… просве…

— Просветленный?

— Д-да! Были… Великие господа… говорили между собой. Мордаш не слушал, нет, но Небо само сотрясало воздух!

Я поджал губы. Разговор с нулем хоть немного отвлекал от безысходности, в которой мне посчастливилось оказаться.

— Был, — со вздохом ответил я.

На миг Мордаш поднял глаза. Еще довольно молодой, мужчина лет тридцати, если брать за пример земной возраст. Нет, я его ни разу не видел до этого.

А вот мой ответ породил бурю эмоций у бедного нуля. Он трясся и причитал, то поднимая, то опуская голову.

— Так это правда! Не врал старый Юсто, не врал. Ох, Небо, прости мне грехи мои, да прими мое смирение, да надеюсь на место в твоем новом мире…

Я нахмурил брови. Что-то мне подсказывало, что этот Мордаш немало знает о религии просветленных. Текст молитвы, которую он шептал, был вполне цельным текстом, это не бредни умалишенного.

— Блажен ноль, что смирится пред Небом, а пред зверем головы не склонит! Дана человеку власть повелевать гадами и зверями, стихиями первозданными, — продолжал ноль, будто спешил вспомнить все, пока не забыл, — Нулями же повелевать не дано, ибо в Нулевой день еще не было ничего!

Я округлил глаза. Даже тот просветленный, который умер передо мной в Шмелином Лесу на отвале, столько не говорил. Да тут наверняка священное писание целое!!! Откуда все эти слова?!

— Ты сам просветленный, что ли, ноль?! — удивленно прошептал я.

Но поговорить нам не дали.

— Ой-ой-ой… — запричитал ноль, когда в подземелье послышались звуки.

Сюда кто-то шел. Я непроизвольно кинул земной сканер, но он не проник далеко — резко похолодели колодки, и я стал терять силы, в глазах потемнело. Чары работали вполне исправно.

Лязгнул замок, и внутрь вошел зверь, в руках которого покачивалась увесистая связка. Типичный тюремный охранник — заплывшее жиром тело едва не рвало кожаную одежду. Весь его вид говорил, что он очень любит жирную пищу и пиво, и очень мало ходит.

Зверь второй ступени, почти без силы и даров, окинул хозяйским взглядом камеру и противно улыбнулся.

— Свободен, зверь, — сказали ему в спину, и охранник, замешкавшись, протиснулся обратно в проем.

До боли знакомый голос заставил мое сердце подпрыгнуть. Через миг в комнату вошел совсем другой посетитель. Вошла… У меня защемило сердце, когда я увидел стройную фигуру валькирии. Черные волосы, затянутые в косу, и черные, пронзающие насквозь глаза.

— Спика! — Хильда метнулась ко мне и упала на колени рядом.

Она быстро взяла себя в руки, иначе это была бы не Хильда. Ее пальцы беспокойно прошлись по моему животу, груди, а нахмуренные брови выдавали работу ума.